Особенности развития жанра баллады в отечественной поэзии 1990–2000-х гг. - Екатерина Васильевна Назарова+

и реминисценции поэт обращает внимание на такие черты, как гордость, жестокость, равнодушие, которые не позволяют человеку обрести подлинное счастье:

Он стал несносным невропатом,

Он ненавидит белый свет

Полковник наш – рожденный хватом,

Свинцом крещеный и булатом,

Носитель гордых эполет.

<…>

Так успокойся же, полковник,

Меч перекуй свой на половник,

Пока хоть этот по руке [16].

Однако заметим, что И. Иртеньев синтезирует в своих балладах жанровые особенности не только стихотворного рассказа, но и иронических стихов, в которых доминирует самоирония. В таких стихах образ лирического героя сливается с образом самого поэта, остро реагирующего как на все несовершенства жизни, так и на свои собственные «тараканы-моли», которые упорно засели в его голове:

И в бедный мой мозг свой железный клин

Загоняет каждый момент,

В гробу видала она нафталин,

Ее не берет репеллент [16].

На первый взгляд, стихи И. Иртеньева просты, они наполнены разговорной лексикой, иронией, фразеологизмами и т. п., но за целым каскадом пародийных приемов скрывается драматическая личность, глубоко переживающая все несовершенства нашей жизни:

Не знаю, как дальше и жить теперь,

Запас моих сил иссяк,

Я даже бился башкой о дверь,

Но лишь повредил косяк [16].

Наиболее очевиден синтез жанровых черт баллады и сатирической поэзии в «Балладе о здоровом режиме», «Балладе о гордом рыцаре», «Застольной балладе», «Балладе о железном наркоме». В данных произведениях, с одной стороны, мы обнаруживаем некий балладный сюжет, овеянный таинственностью, в котором появляются условные балладные герои (средневековый рыцарь, высшие силы, таинственный покойник и т. и.), присутствуют драматические диалоги; с другой стороны – в таких стихах обнаруживается целый ряд сатирических приемов (сарказм, ирония, языковая игра), с помощью которых передается абсурдность современной жизни, нестабильность власти, непорядочность политиков и т. д. В таком мире страдает человек обычный, который находится «на поводке» у несправедливой жизни. Так, например, образ «гордого рыцаря» наиболее точно подчеркивает жизненную позицию такого человека:

За высоким за забором

Гордый рыцарь в замке жил,

Он на все вокруг с прибором

Без разбора положил.

<…>

Клал на ханжеский декорум,

На ублюдочную власть

И ad finem seculorum

Собираюсь дальше класть.

Сохранить рассудок можно

В этой жизни только так,

Бренна плоть, искусство ложно,

Страсть продажна, мир – бардак [16].

На наш взгляд, наиболее ярко балладные черты проявились в «Балладе о железном наркоме» (2000). В основе балладного сюжета лежит «страшная» история похождений души покойного, яркого политического деятеля, сподвижника Сталина – Лазаря Моисеевича Кагановича:

Давно его истлели кости

В могиле мрачной и сырой,

Гуляет ветер на погосте

Ненастной зимнею порой.

Но раз в году, в глухую полночь,

Нездешней силою влеком,

Встает из гроба Каганович,

Железный сталинский нарком [16].

Однако за каскадом атрибутики романтической баллады (кладбище, могилы, кресты, покойник, ночные тени и т. п.) скрывается пародийный пласт, который направлен на развенчание политической власти и отдельных ее представителей. Подобно щедринской сатире, И. Иртеньев также использует «исторические одежды» прошлого, чтобы показать современность, обратить внимание на скоротечность власти и «заслуг» отдельных ее представителей. Подобно «железному» Кагановичу, современные политики пытаются оставить след в судьбе Отечества, используя силы и возможности простого народа, эксплуатируя его и тем самым вписывая свои имена в историю страны:

Он, лбом своим пробивший стену,

Согнувший всех в бараний рог,

Дал имя метрополитену,

Но, правда, отчества не смог [16].

Используя сатирические приемы, сниженную разговорную лексику, поэт создает пародийный образ современных политиков, деятельность которых, так же как и деяния «железного» наркома, канет в Лету:

Вокруг товарищи потомки

Спешат, подошвами шурша.

Их дома ждет холодный ужин

И коитус, если повезет.

И, на хер никому не нужен,

Нарком на кладбище ползет [16].

Таким образом, и в жанре баллады И. Иртеньев остается прежде всего поэтом-иронистом, умело соединяющим обличительную сатиру, пародию и глубокий лиризм. Синтезируя жанровые формы баллады, стихотворного рассказа, используя сатирические приемы, поэт создает социальные стихи, на злобу дня, в которых сквозь призму смеха предстает современная российская действительность со всеми своими недостатками и пороками.

Несколько иное смысловое наполнение несут балладные стихи поэтов-авангардистов Е. Шварц, В. Сосноры, Д. Воденникова, Л. Вершинина и др. В творчестве данных авторов практически нет прямых указаний на обращение к жанровой форме баллады. Однако они активно используют черты балладного стиха, которые выражаются прежде всего в актуализации элементов необычного, сверхъестественного, метафизического. Все эти черты связаны с передачей потерянности и страха человека, творческой личности в современном мире, который предстает хаотичным и абсурдным. Через абсурдизм, дисгармонию, «сгустки» смысловых потоков, выражающиеся в особом «метареалистическом языке», поэты-авангардисты передают потерянность и безысходность «расколотого» сознания.

Именно в данном русле развивается творчество одного из наиболее ярких поэтов ленинградской неофициальной культуры 1970-1980-х гг. – Елены Шварц (1948–2010). Современные исследователи обращают внимание на «сверхчувственный алогизм» ее языка, опирающийся как на традиции одической метафорики поэтов-классицистов, так и на традиции обэриутов (Введенского, Хармса и др.) [см.: 115]. Существует и другое мнение, что Е. Шварц, с одной стороны, развивая опыт М. Кузьмина, Н. Заболоцкого, В. Хлебникова, а с другой – передавая «напряженно-личностное мироощущение» М. Цветаевой, В. Маяковского, остается совершенно оригинальным поэтом, не похожим ни на кого из предшественников: «Елена Шварц воплощает тип поэта, прежде в России не встречавшийся (по крайней мере, среди крупных авторов) – рационалистический визионер. В других культурах поэты такого типа бывали. Например, в английской поэзии можно вспомнить Дж. Герберта (1593–1633) и Джеральда Хопкинса (1844–1889). Мистический, не нуждающийся в рациональном обосновании извне образный мир у нее изнутри построен по жесточайшим рациональным законам», – справедливо отмечает В. Шубинский [261].

Наиболее показательно балладные черты проявляются в ее книге поэм «Лоция ночи» (1993), которая переполнена эклектичным пантеоном современного культурного сознания. Это библейские, мифологические, исторические образы, злые духи, ангельские лики. Они переплетаются, переходят друг в друга, что подчеркивает их неуютность, неспособность вырваться из мирового хаоса; от этого их физическое и метафизическое страдание. Абсурд становится ведущим мотивом поэзии Е. Шварц. В ее творчестве он выступает одним из способов выражения иррациональной идеи, что репрезентируется через постоянную смену героев, пространств,