Маски Пиковой дамы - Ольга Игоревна Елисеева

Клеопатра Невы, — ею же. «Но всему же есть граница!» Просто считает, что в одном и том же стихотворении могут появляться разные женские лица, сплавленные воедино и на самом деле принадлежащие лишь Музе поэта. Ее же маски изменчивы. Первой страстью стала супруга императора.

Раздраженные, несправедливые отзывы Пушкина об Александре I легче понять, если учесть это чувство. Юного лицеиста, как и многих его современников, пленяла государыня — прекрасная, но таинственная и грустная. Прямо императрица названа поэтом лишь в «Ответе на вызов написать стихи в честь Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Елизаветы Алексеевны»{10} 1818 года:

На лире скромной, благородной

Земных богов я не хвалил

И силе в гордости свободной

Кадилом лести не кадил.

Свободу лишь учася славить,

Стихами жертвуя лишь ей,

Я не рожден царей забавить

Стыдливой музою моей…

Насколько муза поэта была стыдлива, даже в отношении венценосной дамы, увидим ниже. Но это стихотворение уже содержит все необходимые ответы на незаданные вопросы. Вначале Пушкин извиняется, что сбился со старого тона — воспевать вольность — и пустился «царей забавить», «кадить» лестью, славить силу и «земных богов». Но раз предмет страсти вызывает такой восторг у юного республиканца, у поклонника «гордости свободной», значит, он — сама воплощенная свобода.

Последнее знаменательно, поскольку Елизавету Алексеевну, весьма популярную в начале царствования Александра I, превозносили именно за ее твердую позицию в отношении Павла I — тирана, о чем она неоднократно писала родным и говорила в узком кругу. Возникает перекличка с одой «Вольность». В «Ответе на вызов» показан монарх, вернее монархиня, которая отвечала на чаяния нового, просвещенного, республиканского в душе поколения: «Я пел на троне добродетель / С ее приветною красой…»; «Я, вдохновенный Аполлоном, / Елисавету втайне пел».

Любовь и тайная свобода

Внушили сердцу гимн простой,

И неподкупный голос мой

Был эхо русского народа.

Последняя строчка от любовной истомы снова «поднимает» стихотворение на гражданственную высоту. Елизавета мила целому народу, ее славят. В отличие от «кочующего деспота» — Александра I из «Ноэля», написанного тогда же.

«Свобода» названа трижды. Но она не всегда соответствует открытой, республиканской клятве Горациев. Песнь любви внушена вольностью иного рода — «тайной свободой». Кроме того, имя милой женщины звучит «втайне».

Набор эпитетов отсылает к другому стихотворению — «В начале жизни школу помню я» 1830 года. Там «Смиренная, одетая убого, / Но видом величавая жена» вела беседы с шумными младенцами «приятным, сладким голосом». Елизавета Алексеевна любила одеваться просто, из-за чего вздорила со своей свекровью Марией Федоровной, требовавшей парадного облачения даже «на даче»: «Так величественнее». А сладкий голос юной принцессы Баденской отмечала еще Екатерина II, называя невесту внука «Сиреной».

В стихотворении один из отроков не слушал наставлений, «Дичась ее советов и укоров». Он «украдкой» убегал «В великолепный мрак чужого сада / Под свод искусственный порфирных скал». Порфирный свод — сойдется с «порфироносной вдовой» из «Медного всадника», которая должна склониться перед новой царицей. То есть с Елизаветой Алексеевной, вынужденной уступить свое место супруге очередного императора. Сад чужой, где «нежила меня теней прохлада», уже наполнен эротической символикой. Благопристойное описание лени в гроте — просто иными словами выраженная откровенная сцена из «Прозерпины».

«Все наводило сладкий некий страх / Мне на сердце»; «В груди младое сердце билось — холод / Бежал по мне и кудри подымал»; «…кумиры сада / На душу мне свою бросали тень». Зрелый Пушкин видел в своем чувстве что-то от наваждения, от темного томления юности.

«Паж, или Пятнадцатый год», написанный тогда же, откровеннее и на первый взгляд проще. В стихотворении предстает придворная графиня, возможно, фрейлина, которая предпочла пажа. Их любовь в самом разгаре. Мальчик восхищен. В черновике сказано:

Вели она — весь мир обижу,

Пройду от Стрельны до Парижу,

Рубясь пешком иль на коне.

Последнее замечание тяготеет именно к Елизавете Алексеевне, поддерживавшей поход против Наполеона до Парижа и вовсе не желавшей, чтобы русская армия, выдворив врага, останавливалась на границе[218].

Но самым откровенным рассказом о «раннем голоде» стала «Прозерпина», появившаяся еще в 1824 году. Здесь Александр I уподоблен Плутону, который отправляется к нимфам. Его супруга «Равнодушна и ревнива, / Потекла путем одним». То есть тоже отправилась искать приключения. Аид — Россия. Богиня движется «Вдоль пустынного залива» — Финского? Елизавета Алексеевна часто посещала взморье, купалась и плавала.

Пред богинею колена

Робко юноша склонил.

И богиням льстит измена;

Прозерпине смертный мил.

Ада гордая Царица

Взором юношу зовет…

……………………………………………….

Прозерпина в упоенье,

Без порфиры и венца,

Повинуется желаньям,

Предает его лобзаньям

Сокровенные красы,

В сладострастной неге тонет,

И молчит, и томно стонет…

Перед нами одна из сублимаций, которых в творчестве Пушкина гораздо больше, чем принято считать. В данном случае поэт намекнул на это: Прозерпина выпускает юношу из Аида «потаенною тропой».

И счастливец отпирает

Осторожною рукой

Дверь, откуда вылетает

Сновидений ложных рой.

Ложные сновидения — вот результат раннего голода и жажды безвестных наслаждений.

Увозя юношу с собой под своды Тартара, царица видит «…вечные луга, / Элизей и томной Леты / Усыпленные брега». Элизей — Элизий, елисейские поля. Это игра звучаний: Элизей — чертоги Элизы, Елизаветы, царицы Прозерпины. Елисейские поля — и часть загробного мира, где пляшут блаженные, и место в Париже, куда рвался пройти с гвардейцами пятнадцатилетний «паж».

Между юношей из этого стихотворения и последним любовником Клеопатры, на котором царица остановила взгляд «с умилением», — заметно родство. Что заставляет увидеть у египетской царицы и повелительницы подземного мира общий очерк профиля, ведь и Клеопатра обращалась к «богам грозного Аида». Это общее станет более очевидным, если вспомнить обоюдоострое понятие свободы из «Ответа на вызов» — право любить царицу равно праву республиканца на «гордую свободу». Гражданская и эротическая вольность соединены, как на гравюрах времен французской революции. Если в «Египетских ночах» речь не только об оргиях Клеопатры, но и о молодых мятежниках, то в стихах о «приветной красе» Елизаветы подобных намеков — целый «пустынный залив», поскольку сама она связана с переворотом 11 марта 1801 года и убийством Павла I.

Это, собственно, и пленяло, и пугало: вселяло «сладкий некий страх», пополам с желанием, «ранним голодом», так что «холод… кудри подымал».

«За грацию»

Чашу терпения императора Александра I переполнил случай в Царском Селе в сентябре 1816 года. Явившись туда, Пушкин тайком