Третий Рим. Имперские видения, мессианские грезы, 1890–1940 - Джудит Кальб

между Аполлоном и Дионисом в соответствии с позицией Ницше. В одном месте Блок отметил, что не мог записать все, что заинтересовало его в книге: ведь это было бы слишком длинно (ЗК: 84). Тем не менее отказ Ницше от своей «отжившей» культуры и призыв к «великолепному, даже торжествующему существованию, в котором все наличное обожествляется независимо от того, добро оно или зло», проникли в до– и послереволюционную прозу Блока [Ницше 2007: 6][260]. Убежденный в обреченности собственной культуры, Блок предсказывал, что дионисийский ветер унесет прочь известный ему мир.

Однако, в отличие от Ницше с его «антихристианской оценкой жизни» (ЗК: 78)[261], Блок утверждает, что этот ветер сравним с тем, что вырвался на свободу при рождении Иисуса Христа. В этом высказывании прослеживается заметное влияние Иванова[262]. В «Религии Диониса» (1905) Иванов заявляет, что поклонение Дионису, в особенности в интерпретации Ницше, можно рассматривать как предшествующее христианству[263]. Поклонение и Дионису, и Христу, по мнению Иванова, включает психологическое преображение верующего через состояние оргиастического экстаза [Rosenthal 1986: 22]. Иванов считал это условие особенно применимым к раннему христианству: «Ибо христианство, каким оно было в первую пору, понятно только при допущении некоего оргиастическаго состояния душ, пред которыми внезапно весь мир явился иным, дотоле нечаемым, потому что внутренне изменились они сами» [Иванов 1905: 139].

Благодаря Ницше Блок открыл для себя величие преображающего разрушения Диониса. Благодаря Иванову он научился по-своему интерпретировать Ницше, соединяя дионисийское неистовство с христианством, пусть и не православным по форме. Влияние обоих мыслителей очевидно в изображении Катилины. Катилина охвачен взрывным дионисийским неистовством, а затем он становится причастен к иному порядку времени и пространства, воспринимая мир иначе в своем преображенном состоянии. В этом состоянии его миссия сравнима не только с большевистской, но и с миссией Иисуса Христа. И все же преображение Катилины особое: он превращается в революционера. И именно его статус революционера делает, по мнению Блока, возможным его сравнение с Христом. В этом отношении значимо влияние другого мыслителя – французского писателя Эрнеста Ренана.

Блок читал «Жизнь Иисуса» Ренана в период работы над «Катилиной» и «Двенадцатью», и в записных книжках и дневниках Блока революционного периода много ссылок на Ренана[264]. В характеристике Катилины и его значимости Блок в большой степени исходил из оценки Ренаном Иисуса Христа, который, в изложении Ренана, начал свою деятельность как реформатор иудаизма, а затем, пережив мысленный переворот, стал его злобным разрушителем. После разочаровавшего его пребывания в Иерусалиме Иисус пришел к выводу, что «нечего и думать о соглашении с древним иудейским культом» [Ренан 2004: 86]. «Иисус уже не иудей», – заявляет Ренан [86]. Пребывая в «ярко революционном настроении» [88], он стремится создать новое Царство Божие на основе свободы [100], свободы, которая чужда политике [61]. Оружием Иисуса становятся «огонь и бешенство», которые «прожигают до самых костей» [112]. Изучая произошедшее с Иисусом изменение, Ренан добавляет следующее:

Порой можно бы сказать, что разум его мутится <…> Следует напомнить, что минутами его близкие говорили о нем, что он вышел из себя (Мк. 3:21 и сл.), а враги объявляли, что он одержим бесом (Мк. 3:22; Ин.7:20; 8:48 и сл.; 10:20 и сл.). Его чрезвычайно страстный темперамент побуждал его на каждом шагу выходить из границ человеческой природы. Так как дело его не было делом разума и не считалось с доводами человеческого ума <…> Его природная кротость словно покинула его; он бывал резким и грозным. В некоторые моменты собственные ученики перестают его понимать, и он внушает им даже чувство некоторого страха. Негодование по поводу всякого сопротивления увлекало его до того, что он совершал непонятные и с виду абсурдные поступки (Мк. 11:12–14, 20 и сл.) [108].

Так же как Блок, Иванов и Ницше, Ренан противопоставляет «мелкие программы рассудительной буржуазии» «необычайным движениям, которые до такой степени нам не по росту» [61], поясняя, что современные люди ограничены своими представлениями о сумасшествии.

Состояние, в котором произносятся бессознательные речи, в котором мысль рождается без участия и управления воли, в настоящее время является достаточным поводом для того, чтобы человека, подверженного ему, удаляли из общества как галлюцинанта. Прежде это называлось пророчеством и вдохновением [141].

Будучи далеко не безгрешным в своем поиске преображения, Иисус Ренана «отвергнул все человеческое, кровь, любовь, родину», сосредоточившись только на своей миссии [40]. И Иисус «не скрывает от себя той страшной бури, которую ему суждено поднять в мире», утверждает Ренан, цитируя Евангелие: «Не думайте, – говорил он с красивой смелостью, – что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» [108][265]. Сходство с изображением Катилины Блока разительное. Как и Иисус Ренана, Катилина Блока – человек, преображенный яростью и идеей. Оба они разрушители, наводящие страх и замешательство на окружающих. И что еще более значимо, оба, согласно авторам, оправданы в своей революционной жестокости. Ренан поясняет: «Прекраснейшие явления мира были порождаемы приступами лихорадки; каждый выдающийся творческий акт сопряжен с нарушением равновесия; по закону природы они являются насильственным актом» [141]. // заявляет: «Никакая революция немыслима без некоторой резкости» [ПО]. Блок, конечно, согласился с такой оценкой. В стихотворении «Скифы», написанном в январе 1918, сразу после поэмы «Двенадцать», он утверждает: «Забыли вы, что в мире есть любовь, Которая и жжет, и губит!» (5: 79).

Идеи Ренана проливают свет на проводимое Блоком сравнение оказавшегося вне закона революционера Катилины с Иисусом и, в сочетании со ссылкой на Ницше, проясняют концовку поэмы «Двенадцать»[266]. В последних строках поэмы читатель узнает, что двенадцать красногвардейцев шагают (не зная об этом) под предводительством Иисуса Христа, коронованного «белым венчиком из роз» (3: 359). Этот образ шокировал многих современников Блока. Противники большевистского переворота пришли в ужас от появления Христа во главе банды головорезов. Сторонники революции удивлялись тому, что устаревший христианский символ фигурирует в заключении в остальном революционной поэмы. Блок признавался, что этот образ озадачивал его самого[267].

Принимая во внимание «Катилину», Христос в поэме «Двенадцать» может рассматриваться не как «феминизированный» образ, на что могут указывать белые розы[268]. Христу Ренана и «Катилины» самое место во главе двенадцати красногвардейцев. Он олицетворяет революционное преображение и поэтому оправдывает насилие во имя священной свободы. Белые розы могут быть отсылкой к более раннему страстному увлечению Блока трудами Ницше. В экземпляре «Рождения трагедии» Блока имелось предисловие Ницше, добавленное в текст в 1886 году, – его «Опыт самокритики» [Паперный 1979: