Пролог. Мысли о литературе и жизни - Пётр Семёнович Коган

———

До сих пор не все согласны в том, что Шекспир — автор шекспировских пьес. Что приобретет или потеряет человечество, если вопрос об их истинном авторе будет решен бесспорно?

———

Толстой и толстовство — два совершенно различных явления. Толстого больше всего читают те, кто менее всего занимается организацией его славы.

О ПОЭТАХ, УМИРАЮЩИХ В НИЩЕТЕ

Многие негодуют на то, что поэтов не ценят. Фофанов умер в нищете. Сервантес — в нищете и безвестности.

Можно указать случаи противоположного характера: перед Толстым, еще при его жизни, благоговел мир, Диккенс составил себе крупное состояние своими романами.

И те и другие случаи ничего не доказывают.

Негодование по поводу бедствий, переживаемых некоторыми поэтами, законно. Но оно законно не в большей степени, чем возмущение по поводу бедствий и нищеты, достающихся на долю большинству людей. Большая часть всяких бедствий — результат социальной неурядицы. При капиталистическом строе жизни умирают в нищете все кто не умеет бороться за существование в условиях этого строя. Поэты исключения не представляют. Можно своей рукой написать ряд гениальных художественных образов и в то же время уметь наживать богатства. Может случиться и так, что рука, написавшая художественные образы, принадлежит человеку, такой способностью не обладающему. Почему предполагают, что поэты лучше других должны уметь наживать богатства, и возмущаются, когда они умирают в бедности?

В условиях капиталистического строя художественней образ есть товар, как и всякая вещь, на которую существует спрос.

И общество оплачивает его, как и все товаре, деньгами, славой, уважением. Дело наиболее ловких захватить эту плату. Иногда львиная доля достается написавшему, иногда издателю, иногда популяризатору, иногда подражателю и т. д. Эта борьба за блага, связаннее с появлением образа, имеет очень отдаленное отношение к самому образу.

Скажут: это несправедливо, вся плата или главная часть ее должна принадлежать написавшему. Но ведь и антрепренер получает часто больше артистов, домовладельцы — больше архитекторов и т. д.

Это вопрос социальный, а не эстетический. Устройте так, чтобы люди не рвали друг у друга кусков из горла, — и поэты будут писать без мысли о заработке, не будут злобствовать друг на друга, как конкуренты, и будут писать только в силу внутренней потребности.

———

Поэт, не нашедший типографии, в наше время не поэт.

———

Артист, не нашедший подмостков, не артист.

О ПОЭТАХ ОБЩЕПРИЗНАННЫХ

Нет ни одного общепризнанного поэта.

— «А Гомер, Данте?»

— Со времени Данте на земле рождались, жили и умирали миллиарды людей. Из них 99% прошли свой жизненный путь не слыхав имени Данте, из остальных — 99% слышали о нем из вторых или третьих рук, и только 0,01%, т. е. одна десятитысячная часть всех живших с тех пор, может быть, читала его в отрывках или целиком.

Относительно Гомера процент «признающих» будет, вероятно, еще менее значителен.

— «Но те, кто читал Данте, соль земли, они выше не читавших».

— «Но будет день, когда Данте узнают все»

Ни первое, ни второе из этих положений не доказано. Кроме того, если когда-нибудь все человечество узнает Данте, мы не знаем, как оно к нему отнесется, какие критерии и требования установятся на месте нынешних.

———

Толстой прочел Шекспира и пожалел, что прочел.

О МИНИАТЮРАХ ФУКЕ

Do время войны было получено известие, будто погибли миниатюры Фуке в замке Шантильи.

Один художник, пламенный любитель искусства, по этому поводу несколько раз выступал представителем человечества: «...весь мир терпит от гибели миниатюр Фуке...», «от имени всего человечества мы вправе обратиться к французскому институту...» (А. Бенуа в газете «Речь»),

Я спросил сорок образованных и двух необразованных.

Из первых только двое слыхали об этих миниатюрах, тридцать восемь не знали об их существовании, и ни один не видел ни их, ни снимков с них. Что касается до необразованных, то все четыре слова: «миниатюры», «замок», «Шантильи» и «Фуке» были им непонятны и неинтересны.

Счастливцы, видевшие и могущие увидеть миниатюры Фуке, плачут, но их слезы непонятны девяноста девяти сотым человечества. Впрочем, и этим плачущим счастливцам так же мало доступны слезы девяноста девяти сотых.

Если эстеты думают о человечестве, то только с одной стороны: они хотят наделить его своими вкусами, или, как они наивно и часто искренне убеждены, «поднять его до себя».

Если бы все, кто стремится «поднять», могли бы «спуститься» к массам, тогда не пришлось бы оплакивать миниатюр Фуке: никто не стал бы стрелять в замок Шантильи, вернее, самые войны стали бы кошмарной легендой.

Нынешние эстеты — наивные гурманы Они едят утонченные блюда и искренне удивляются грубости и невежеству голодных, когда те опрокидывают эти блюда: голодные не подозревают при этом, что в опрокинутых сосудах источник не только наслаждения, но и утоления голода.

О КАНТЕ И КРУППЕ

Во время войны возник странный философский спор. Один философ доказывал, что Кант и Крупп выражают один и тот же принцип: первый — в философии, второй — в сфере материальных отношений. Другие философы утверждали, что между кантовскими идеями и крупповскими пушками ничего общего нет.

Обе стороны делали бесполезное дело.

Давно известно, что в любой стране найдутся люди сходные и люди несходные, как разными могут быть люди, носящие одно имя.

Солдаты, стрелявшие в реймский собор, не читали Канта, а Кант никогда не позаботился узнать душу солдата. Какая же связь может быть между людьми, ничего не знающими друг о друге?! Если они держатся одинаковых взглядов, это — случайность, если разных, в этом тоже нет ничего странного.

Единственный вопрос, который можно было поставить, — вопрос о том, почему кантовские идеи не предотвратили реймских выстрелов. Но ведь философы так же, как и поэты, заняты своим профессиональным делом. Инженер, строящий дивное по архитектуре здание, меньше всего думает о том, кто будет жить в этом здании. Философ и поэт, высказывая свои мысли, так же мало думают о том, многие ли смогут ими воспользоваться.

О РАСПРЕДЕЛЕНИИ

Кто радовался бы изобретению электрического освещения, если бы узнал, что для устройства его нужно уничтожить свечи, керосин и лучины? Яркий свет, радующий взор немногих, погрузил бы в темноту миллионы остальных. Решился ли бы кто-нибудь сказать: «электрический свет так прекрасен, это такая великая самодовлеющая ценность, что им должно гордиться человечество»?

В применении к техническому прогрессу мы уже начинаем сознавать, что вопрос о распределении вновь добытого