Поэма Гоголя "Мертвые души" - Смирнова Елена Александровна

Герцен пишет: «… с каждым шагом вязнете, тонете глубже. Лирическое место вдруг оживит, осветит и сейчас заменяется опять картиной, напоминающей еще яснее, в каком рву ада находимся…».[124] Вряд ли метафорическая характеристика гоголевской поэмы, заключенная в этих строках, была вызвана каким-либо четким представлением Герцена о намеренной ориентации образов «Мертвых душ» на текст «Божественной комедии». Скорее всего, ассоциация возникла у него непроизвольно. Но это и соответствовало художественным заданиям Гоголя.

Мотив погружения, опускания вниз, звучащий во фразе Герцена, соответствует, с одной стороны, направлению пути центральных героев «Комедии» в глубь ада, с другой — конкретным описаниям его отдельных кругов, где грязь и топи занимают весьма существенное место. Теперь обратим внимание на то, что в тексте первого тома «Мертвых душ» постоянно возникают разного рода картины опускания вниз, а герой и его бричка то и дело вязнут в грязи.

Впервые Чичиков был выброшен из брички в грязь перед домом Коробочки. Небезынтересно, что в первоначальных редакциях поэмы появление грязи в этой главе имело следующий вид: «Дождь, однако ж, казалось, зарядил надолго. Лежавшая на дороге пыль мигом замесилась в грязь, и лошадям заметно становилось тяжелее тащить бричку. Колеса, обращаясь, захватывали на свои ободья, чем далее, более и более грязи и, наконец, сделались совершенно покрытыми ею, как будто толстым войлоком» (VI, 268). В окончательной редакции этот пассаж разделен на два фрагмента: две первые фразы остались на прежнем месте (они вводят мотив грязи в рассказ о Коробочке), последняя же фраза с небольшими видоизменениями была отнесена в самый конец главы явно для того, чтобы «протянуть» этот важный в смысловом отношении мотив через весь ее текст. Центральное место он занимает и в сохранившемся червовом отрывке, где описано посещение Коробочки председателем палаты (VI, 632–634).

Снова в грязь герой попадает у Ноздрева: «Сначала они было береглись и переступали осторожно, но потом, увидя, что это ни к чему не служит, брели прямо, не разбирая, где большая, а где меньшая грязь» (VI, 74). В комнате у Плюшкина висел «гравюр» с изображением тонущих коней. Немного дальше, в развернутом сравнении, комментирующем «бледное отражение чувства» на лице Плюшкина, дан образ утопающего. Возвращение Чичикова в город описано в следующих словах: «… бричка, сделавши порядочный скачок, опустилась, как будто в яму, в ворота гостиницы…» (VI, 131). Отрывок из биографии Чичикова: «Потом сорока (обозначение лошади на жаргоне барышников. — Е. С.) бултыхнула вместе с тележкою в яму, которою начинался узкий переулок, весь стремившийся вниз и запруженный грязью…» (VI, 225). И наконец, последние страницы: «… тройка то взлетала на пригорок, то неслась духом с пригорка, которыми была усеяна вся столбовая дорога, стремившаяся чуть заметным накатом вниз» (VI, 246).

Ад у Данте — гигантская воронка внутри Земли с выходом на поверхность в противоположном полушарии. Эпизод выхода составляет содержание последних стихов «Ада». Последний взгляд автора-повествователя — вверх,

…в зияющий просвет;И здесь мы вышли вновь узреть светила.(«Ад», XXXIV, 138–139)[125]

Аналогичный образ у Гоголя в финале: «… только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны» (VI, 246).

В 1846 г., готовя переиздание первого тома поэмы, Гоголь сделал ряд набросков для его переработки, которая так и не состоялась. Переработка, как уже упоминалось во второй главе, предполагала усиление смысловых акцентов в тех случаях, когда образы несли символическую нагрузку. В числе этих набросков есть один, в котором, по-видимому, намечалось изменение заключительного пейзажа с целью придать ему некое сходство с воронкой: «Коляска спускалась ближе к гребле по мосту (по долине проходила река). Скоро возвышенья понизились также. И город скрылся.

С обоих боков сходили к долине круглобокие горы, насупротив одна против , а за ними третья, насупротив Чичикова, облаченная туманом» (VII, 380).

Предполагаемую направленность «подсказываемых» Гоголем ассоциаций подтвердит и параллель между омываемой морем горой Чистилища у Данте и великолепным горным пейзажем, которым открывался второй том «Мертвых душ» и где подножие горы также было окаймлено водой.

Нарочитость этого пейзажа особенно ощутима благодаря тому, что в первом томе Гоголь постоянно говорит о России как о равнине («Открыто-пустынно и ровно все в тебе…» — VI, 220; «… ровнем гладнем разметнулась на полсвета…» — VI, 246).

К аналогии между изображением ада у Данте и «подсказывающими» образами Гоголя можно добавить еще несколько слов. Небольшое отклонение от общего направления героев «Комедии» вниз происходит в первом круге — Лимбе:

Высокий замок предо мной возник,Семь раз обвитый стройными стенами;Кругом бежал приветливый родник Мы поднялись на холм, который рядом,В открытом месте, светел, величав,Господствовал над этим свежим садом.На зеленеющей финифти травПредстали взорам доблестные тени…(«Ад», IV, 106–108; 115–119)

А теперь вспомним описание усадьбы Манилова: «Дом господский стоял одиночкой на юру, то-есть на возвышении покатость горы, на которой он стоял, была одета подстриженным дерном. На ней были разбросаны по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций пониже пруд…» (VI, 22). Об обитающих в Лимбе героях-язычниках (реально существовавших и мифологических) невольно напоминают имена Фемистоклюса и Алкида. Отметим также, что Манилов — единственный из персонажей поэмы, чей дом расположен на возвышении.

Но вернемся к Герцену. Помимо мотива погружения, в его тексте присутствует еще один очень существенный намек на его представление об аде. Он заключен в словах: «… лирическое место вдруг осветит…». Значит, в других местах господствует мрак. Это соответствует изображению ада у Данте, «где свет немотствует всегда» («Ад», V, 28). Это же по-своему «подсказывается» и Гоголем. Русский писатель, конечно, не мог ввести в свою поэму образы света и тьмы в столь же абсолютном значении, как это позволял Данте его сюжет, но сама тенденция следовать за автором «Комедии» и в этом у Гоголя очевидна.

Для необходимых сопоставлений вспомним, что у Данте в Лимбе, где нет еще настоящих грешников, имеется некий источник света — «огонь, под полушарьем тьмы горящий» («Ад», IV, 69), из чего можно заключить, что освещение здесь сумеречное, и только со второго круга наступает царство вечной ночи. Сумеркам Лимба соответствует в «Мертвых душах» специально подчеркнутое автором освещение в эпизоде визита Чичикова к Манилову: «… день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета…». В той же серовато-пепельной гамме выдержаны образы, окружающие Манилова: «Поодаль темнел каким-то скучно-синеватым цветом сосновый лес». Сам герой «белокур, с голубыми глазами». На его жене «капот бледного цвета». Кабинет Манилова «обращен окном на синевший лес»; «стены были выкрашены какой-то голубенькой краской, в роде серенькой». «На обоих окнах помещены были горки выбитой из трубки золы» (VI, 23–32). На протяжении всей второй половины главы фигура Манилова окружена голубоватой дымкой — он непрерывно курит трубку, выпуская дым то через рот, то через нос. Зеленые пятна в описании усадьбы героя, как мы уже видели, соотносятся с зеленью холма в том же Лимбе.

Понятно, что Гоголь не мог перенести все действие поэмы после двух ее первых глав исключительно на ночные часы, но в переходе — между визитом к Манилову и приездом к Коробочке — от сумерек к полной тьме он повторяет световые градации Дантова «Ада». Уже в момент выезда от Манилова сцена начинает темнеть: «Посмотрите, какие тучи», — говорит Чичикову хозяин (VI, 38). Непосредственно же перед прибытием в деревню Коробочки «темнота была такая, хоть глаз выколи» (VI, 42).