Элиас Лённрот. Жизнь и творчество - Эйно Генрихович Карху

приложится и будет процветать. Именно в это время — под впечатлением поездки в Бело­морскую Карелию голодной зимой 1836/37 гг. — Лённрот настойчи­во утверждал, что тамошним жителям лучше было отказаться от коробейничества, которое только отвлекало их от ведения крестьян­ского хозяйства. Лённрот был убежден, что и в хозяйственном, и в моральном отношении поголовное увлечение сельских жителей куп­лей-продажей ущербно для самой народной жизни. Если все, писал он, будут покупать-продавать, то некому будет производить чего-ли­бо, и это неизбежно приведет к общему обнищанию. И если от коробейничества и была какая-то польза, считал Лённрот, то сводилась она к тому, что частые посещения Финляндии до некоторой степени приобщали коробейников к просвещению и книжной культуре. Просвещение, заключал Лённрот, следовало развивать, «но от коробейничества надо отказаться. И да здравствует земледелие, скотовод­ство и ремесла!»

Это прославление земледельческого труда весьма характерно для Лённрота, и оно было присуще всей финской литературе XIX — первой половины XX в. Еще народная пословица утверждала, что крестьянин всех кормит — от короля до мыши. Писатель-просвети­тель Я. Ютейни, предшественник Лённрота, устами пахаря водной из своих пьес заявлял, что «крестьянское сословие всему государст­ву основа, и только глупцы до сих пор презирают его, хотя хлеб-то все едят». Для поэта Э. Лейно в начале XX в. символом Финляндии был плуг. И даже в середине нашего столетия половина населения страны была занята еще в сельском хозяйстве — ускоренная инду­стриализация началась с 1960-х гг. и к настоящему времени сокра­тила долю занятых в земледелии и лесном хозяйстве до десяти про­центов.

Приведенный экскурс помогает лучше понять место Лённрота в общей культурной традиции и ее эволюции. В эпоху Лённрота и в са­мой Финляндии, особенно в восточных ее районах, не вполне еще исторически решенным оставался вопрос в пользу развития совре­менного земледельческо-скотоводческого аграрного хозяйства — значение рыболовства и охоты было еще существенным, примитив­ное подсечное земледелие еще не везде уступило место усовершенст­вованному полеводству. Аграрный пафос Лённрота как раз призывал к такому усовершенствованию.

Любопытно, что с преимущественными хозяйственными заняти­ями населения в ту пору связывали и особенности народного харак­тера. У Лённрота это проявляется достаточно определенно, причем его суждения на эту тему лежат опять-таки в русле традиции. Срав­нивались и разные народы, и жители разных регионов внутри одной страны. Это касалось и этнографической, и художественной литера­туры, особенно некоторых произведений Ю. Л. Рунеберга, входив­шего тогда в славу первого поэта Финляндии. В 1832 г. Рунеберг опубликовал очерк под названием «Несколько слов о природе, на­родном характере и быте жителей волости Саариярви», в котором финское население глубинной Финляндии сравнивалось со швед­ским преимущественно населением морского побережья. В том же году вышла упомянутая и Лённротом поэма Рунеберга «Охотники на лосей», в которой впервые в финской литературе изображались ка­рельские коробейники в сопоставлении с национальными типами финских крестьян. Силой своего поэтического таланта Рунеберг сделал эту тему традиционной. Финны представлялись от природы более степенными, немногословными, замкнутыми и медлительны­ми, склонными при своем упорном трудолюбии к углубленному внутреннему самосозерцанию, тогда как в соседних карелах, осо­бенно в странствующих коробейниках, видели бывалых, общитель­ных, подвижных, как бы не вполне оседлых и даже несколько безза­ботных людей. Отчасти эти литературно опосредованные представ­ления повлияли и на Лённрота, хотя он опирался и на живые наблю­дения. Вернее будет сказать, что под влиянием литературы живые наблюдения еще больше поразили его. Как выразился Лённрот в од­ном из писем после первых встреч с российскими карелами, «эти люди столь отличаются в движениях и разговорах, что можно поду­мать, что они относятся к совершенно отличной от финнов нации. Одежда их резко отличается от финской», — и дальше подробно описывались особенности мужской и женской одежды с добавлени­ем: «Девушек здесь обычно выдают замуж очень рано, зачастую в возрасте тринадцати-четырнадцати лет, вследствие чего они старе­ют раньше времени». В своих заметках Лённрот подчеркивал, что по наблюдениям над жителями только одной местности еще нельзя было судить о всем народе.

Упомянем и о том, что коробейничество у карел Лённрот отчасти связывал с предполагаемым их историческим происхождением. Он считал их (и это отразилось в предисловии к «Калевале») потомками жителей древней Биармии (Бьярмланда, Перми), полулегендарной страны, о которой есть довольно туманные упоминания в скандинав­ских и русских источниках. Биармийцы, или пермь, занимались тор­говлей со скандинавами, и с этой «торговой жилкой» и было предпо­ложительно связано последующее коробейничество. От биармийцев же карелы, по Лённроту, могли унаследовать некоторые общинные формы народной жизни.

Касаясь русского населения, Лённрот приходил к выводу, что северяне-поморы по своему складу отличались от русских же в со­седних районах к югу. Он связывал это опять-таки с отличиями в природных условиях и занятиях населения. Северяне занимались больше морским промыслом, а южные соседи — земледелием. Лён­нрот писал по этому поводу: «Постоянное наблюдение смерти, пусть это касается только уничтожения рыб и тюленей, сделали ха­рактер беломорского рыбака жестким, а торговля, которой он зани­мался помимо того, заставляла его заботиться о своей выгоде. Зем­леделие же, напротив, смягчало характеры людей, живущих во вну­тренних частях страны, и поскольку им не приходится покупать свой хлеб, они не столь заботливо подсчитывают копейки за каж­дый кусок. Это влияние различных условий жизни на склад людей, видимо, началось со времен Каина и Авеля и в какой-то мере на­блюдается до сего дня. Повсеместно землепашцы составляют луч­шую и наиболее порядочную часть населения, это занятие благо­творно влияет на национальный характер, но мне кажется, что го­сударство никогда не приложит достаточно усилий, чтобы долж­ным образом поддержать крестьян, обрабатывающих землю. А ведь земледелие и скотоводство нуждаются в поощрении и поддержке государства, остальные же способы существования — только лишь в хорошем к ним отношении. Если ствол дерева здоров, то и ветви растут без особого ухода, и все дерево имеет цветущий вид, радует глаз и предоставляет тень путнику».

Прекрасно сказано, и впредь читатель еще не раз сможет убедить­ся в точности метафорического языка Лённрота. Недаром он так вос­хищался народным языком, который, по его наблюдениям, наполо­вину состоял из метких пословиц и поговорок.

Языковые проблемы занимали в поездках Лённрота исключи­тельно важное место. Наряду с народным бытом это было главней­шей темой в его путевых заметках.

Во-первых, изучение народных языков и диалектов — финских, карельских, вепсских, саамских, эстонских — было его задачей как специалиста-филолога. Он вел обширную словарную работу, наме­ревался написать сравнительную грамматику прибалтийско-фин­ских языков, собирался поехать также к коми-зырянам, хотя это и не осуществилось.

И, во-вторых, Лённрот сам должен был в своих путешествиях об­щаться