Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

что настоящая трагедия – это когда гибнет не герой, а хор. Вот о гибели хора – на самом деле состоящего из таких отцов – написал Кабаков. И не только он: Ольга Славникова в рассказе «Мой отец – инопланетянин». Отец был инженером-конструктором на Урале, и жизнь семьи в промышленной зоне, уродливо-конструктивистской, наложила отпечаток – я предполагаю, что от обратного, из чувства сопротивления безобразному – на прозу Славниковой, как бы избыточно-узорную, кружевную, слишком изукрашенную. Перегруженную сравнениями. Об отце она написала просто и строго, детально, в подробностях, но без украшений.

Вы скажете – фрейдистский номер. И будете правы. Но только отчасти.

Фрейд, безусловно, присутствует во многих рассказах и эссе.

У Кабакова с отцом – профессиональные отличия, снимающие фрейдистскую остроту. А вот у Алексея Макушинского с отцом, автором мирового бестселлера «Дети Арбата», свои счеты (думаю, что и фамилию с материнской стороны он взял, исходя из того же подсознательного синдрома).

Но вернусь в век XIX.

Да, Достоевский был очень заинтересован «Философией общего дела» Николая Федорова – но он же, Достоевский, написал «Братьев Карамазовых», где один из сыновей, побочный, убивает отца, мерзкого по своим проявлениям. А осуждает автор умницу и интеллектуала, брата Ивана, теоретически обосновавшего возможность убийства…

«Отцы и дети» – так называется один из классических русских романов, роман Ивана Тургенева. Проходят века, меняются режимы, а тема (и проблема) не исчезает. Никуда не девается.

Может ли современный литератор быть искренним и открытым? Или в эпоху постмодерна это совершенно невозможно? Писатель закрывается – сюжетом, персонажами, стилем… Отбором фактов – если это нон-фикшн.

Но и открывается тоже.

Все помнят, конечно, название фильма Педро Альмодовара – «Всё о моей матери».

Андрей Тарковский пронизал свой фильм «Зеркало» потрясающими любовными стихами отца, поэта Арсения Тарковского (в его же исполнении), хотя на самом деле – это фильм о матери и о горечи ухода из семьи и исчезновения из жизни мальчика главного человека его жизни – отца.

А стихи Тарковского, между прочим, были посвящены не матери будущего кинорежиссера, а совсем другой женщине, поэтессе Марине Цветаевой, с которой у поэта был бурный, но краткосрочный предвоенный роман.

Это так трудно – если ты художник, быть искренним.

Кстати, строки Тициана Табидзе, которые я поставила эпиграфом к этой заметке, очень любил Юрий Трифонов.

Который говорил, что надо оперировать на себе.

У которого было все в порядке с искренностью, хотя он был очень закрытым человеком.

И с искусством прозы.

2011

О литературной задаче

…Есть комнаты у Синей Бороды, куда вам не надо.

Власть не вмешивается в литературный процесс. И пока не ставит задач перед литературой и искусством. Хочет хорошего. Хочет предоставить выгородки как «вольные» территории: для художественных дискуссий, для фестивалей, форумов и мастер-классов; в конце концов, для культуры. Чтобы люди, профессионалы и не только, культурно творили – и отдыхали. Такой вот Парк культуры и отдыха. Можно так обозначить.

А можно и другим словом: гетто.

В этом гетто есть все для культурной работы: музеи, библиотеки, толстые журналы, некоммерческие издательства, частные книжные магазины, галереи. При этом вот что интересно: все вышеперечисленное не нужно не только власти, но и так называемой элите. У рублевских – совсем другие интересы. Они в Barvikha Luxury Village, может, кого и из писателей позовут, и хорошо заплатят – чтобы он на ночь чесал им пятки. Помните, у Гоголя Коробочка спрашивает Чичикова: а что, батюшка, не прислать ли тебе девку, чтобы на ночь пятки чесала? Мой покойник любил, чтобы ему пятки чесали.

Это – присказка.

В этих обстоятельствах – когда государство ушло вслед за читателем – как себя чувствует словесность?

Вот послевкусие Елены Фанайловой, экс-члена жюри премии «НОС», высказанное на Colta.ru: «…Основной массив присылаемой литературы демонстрирует плохое состояние русской прозы как в технологическом, так и в идеологическом смысле. Исторического и человеческого опыта много, а отрефлексировано из рук вон плохо».

«Букер» объявил лонг-лист. Но перед тем как список из 24 произведений (2012 год) был зачитан, жюри поделилось соображениями – что уважаемые члены думают по поводу выдвинутых романов и по поводу своего отбора. В комментариях – диагноз. «…Современная русская проза поражена дефицитом иллюзии смысла и страдает гипертрофированным половым любопытством. Она инфантильна». Процитированные слова – диагноз председателя жюри Самуила Лурье.

Из 120 или около того произведений отобрать два десятка с небольшим «приличных» (опять цитирую С. Лурье)! Сочувствую – сама работала в букеровском жюри 2000 года. Тогда правила были другими, в длинный список включались абсолютно все номинированные произведения, кроме очевидно выпадающих по формальным характеристикам.

Можно ли за сравнительно короткое время (меньше чем два месяца прошло с финальной черты выдвижения до пресс-конференции) прочесть 120 романов – не знаю. По два на один день чтения… У жюри повышенный литературно-читательский метаболизм, не иначе.

(Ну и apropos, если это реально, как нынче говорят, представить, – можно ли не испытать отвращения, а то и не возненавидеть литературу, которую надо принудительно поглощать в таких количествах и на таких скоростях.)

Премия «Большая книга» идет другим путем: здесь очень много номинированных произведений («больших») – несколько сотен. Но их предварительно читает группа экспертов, которая формирует из этих выдвинутых сотен сначала длинный список (около 40 произведений), а потом отжимает его до короткого (в этом году – 14).

А после уже этот «список четырнадцати» оценит стоглавое жюри. Совокупными усилиями выберет трех лауреатов: первой, второй и третьей степени.

И все-таки.

Несмотря на придирки, несмотря на сомнения (а как успеть за жесткие сроки все прочесть и оценить – без потерь?), все-таки очевидно, что выбор и букеровского жюри, и экспертов «Большой книги» показателен.

Этот выбор диагностирует и демонстрирует более или менее обобщенно – литературную ситуацию года (или тренд двух последних лет – из-за потери «Букером» предыдущего спонсора) и вкусы «экспертных» сообществ.

О чем же говорит картина, нарисованная экспертами и членами жюри? И как эта картина характеризует «авторов выбора», то есть тех, кто нарисовал и предъявил нам эту литературную картину в своей раме?

Если «наложить» один отбор на другой, то обнаружатся совпадения: Валерий Попов («Плясать досмерти»), Захар Прилепин («Черная обезьяна»), Андрей Дмитриев («Крестьянин и тинейджер») и Марина Степнова («Женщины Лазаря»).

Но ведь дело не в том, скольких из скольких отобрали, – по какому принципу?

Просматривается ли какой-то принцип в отборе «Букера»? Есть сомнения. По скептическому мнению колумниста «Известий» Вадима Левенталя, вообще никакой концепции в данной премии не просматривается. Или – «Большой книги»? (Если они к тому же, повторяю, сильно пересекаются.) Я, в отличие от Левенталя, усмотревшего в концепции премии «Большая книга» державность, вижу принцип жанровый («Букер») и принцип листажа («Большая книга»). Поскольку романы на