Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

такая европейская знаменитость, «художник», который по миру эстетически возит препарированные трупы. С художественным замыслом, по выставочным залам мира. Так – с точки зрения этической – поступает со своими персонажами и Маканин.

Пристального, умерщвляющего маканинского взгляда не избежали и персонажи сего дня: заболтавшие демократию «демократы», подкупленные и купленные целиком лукавые «либералы», предавшие надежду на свободу «свободные телеведущие»… Ряд крайне неприглядных деятелей и делателей легко продолжить. Маканин, казалось бы, такой холодный, рациональный, расчетливый, продолжает писать этот портретный ряд с нескрываемой брезгливостью. И критику этих деятелей со стороны он намертво связывает с похотливым своим очередным Петровичем, урывающим «секс по недосмотру». Но Маканин пережал – последовал срыв в скабрезность вместо сокрушительной критики либералов.

Несравненно остроумнее критика либерализма Пелевиным в повести из книги «ДПП (nn)» под названием, куда слово (и понятие) критика входит составной частью – «Македонская критика французской мысли». Его (ее) главный персонаж по прозвищу Кика – новый русский (несмотря на свое татарское происхождение) эпохи первоначального накопления кармы, наследник колоссального состояния своего отца-нефтемагната и философ по образованию, полученному, разумеется, в Сорбонне. Именно он и подвергает критике саму ситуацию: продажу нефти на Запад, а вместе с нею (реализуя метафору) – человеческих судеб, страданий миллионов, в том числе – гулаговских зэков. Чтобы как-то нейтрализовать поток ужаса, идущий на Запад, он открывает эвенкийскую фирму в Париже, за ширмой от налоговых служб – «откачивать» страдания французских сотрудников в Сибирь, где они в качестве компенсации затраченных Россией страданий – должны раствориться. «Трактат» Кики реализуется в «пыточном цехе» посреди Парижа, а реальность подвергается им парадоксальному (почти «детскому» по наивно-прямодушному взгляду) анализу: «Люди думают, что торгуют нефтью, а сами становятся ею». Очевидно и понятно, что ни французское, ни македонское тут ни при чем; однако в повести нет ни одного абзаца, не отзывающегося – сардонически, не то что саркастически – на реалии отечественной действительности (со смешными «предсказаниями» – вплоть до названия фирмы «Ойл Эве»: «Название объяснялось тем, что фирма была зарегистрирована на территории Эвенкийского национального округа с целью максимального ухода от налогов»).

Критики из круга газеты «Завтра» удивляются и оживленно потирают руки: в накате на либеральную мысль активно участвуют сами господа литературные либералы!

Радость их преждевременна – и совершенно беспредметна.

Этим-то и отличается либерал: он свободен, способен на сокрушительную критику своего либерализма – в отличие от фальшивого патриота, имеющего право (приговоренного) только восхищаться своим узким патриотизмом, ничего не видящего вокруг, не способного ни к какой критике. Критика здесь – под строгим запретом. Шаг влево, шаг вправо – равняется побегу. Даже задуматься над своей правотой/неправотой здесь никто не имеет права.

Свободная мысль, конечно же, таит в себе опасность аналитически-критической деконструкции, но все равно главным критерием остается свобода, а не сохранение status quo.

7

Если у Пелевина как автора романа-скандала, сенсационного романа, шокового романа (выбирайте, кому какое определение ближе), есть соперники, о которых см. выше, то у Пелевина как автора романа-бестселлера, они тоже есть: «Казароза» Юзефовича. ‹…›

Главный импульс исторического «детектива» Юзефовича[108] и «ДПП (nn)» Пелевина растет из одного: из попытки осмыслить ускоренный проект модернизации России за последний период, проще говоря – пережитую (и еще далеко не до конца – финал ждет нас впереди) Россией революцию конца XX – начала XXI века. ‹…›

У Юзефовича героиня – певица, исполнительница романсов, фон – эсперантисты, непримиримые идеологические группировки в пореволюционной России. Роман, при всей установке на завоевание читателя, на бестселлерность, озабочен вполне серьезными вопросами. Рецензент «Известий», представляя роман Юзефовича по смыслу верно, хотя и не очень по-русски правильно, пишет: «…заодно выводит на общие посылки и, похоже, представляет собой еще одно зашифрованное, хотя и не сильно, послание. ‹…› Не очень похоже на массовую литературу. Да, наверное, ею и не является»[109].

Игорь П. Смирнов в уже упоминавшейся и цитированной мною статье определяет бестселлер так: он «идет навстречу читателю и в том отношении, что использует испытанные, легко узнаваемые воспринимающим сознанием формы, взятые из литературы массового спроса ‹…› лишь имитирует тривиальную литературу, разнясь с ней тем, что проводит большие идеи философского порядка»[110]. Не могу полностью приложить это теоретическое наблюдение к романам Пелевина или Юзефовича, но претензия на «идеи философского порядка», соединенная с беллетристичностью, выводит их в сторону группы БР (бестселлерного романа) и провоцирует критику сузить их по принятой авторами добровольно на самих себя номинации.

Да, о номинациях: в остроумном и одновременно занудном (фирменном) эссе Д. А. Пригова о бытовании и функционировании современной словесности как раз и говорится, что сам писатель должен свободно выбрать для себя номинацию: «Ну а выбор себе номинации, в пределах которой желательно и органичнее всего функционировать для самого автора, естественно, предполагает со стороны творца некое вменяемое представление о всех преимуществах и недостатках подобного выбора – и в смысле денег, и в смысле реализации интеллектуальных, художнических и всяческих неземных амбиций»[111].

Оставлю на потом прозу, выдвигающую себя в других номинациях, – например, фантастику, исторический роман, триллер, детектив и т. д. Вероятно, и там есть свои достижения и победы, как и свои провалы. Весь этот массолит («масслитом» названный – и не совсем удачно – во всем остальном как раз удачной статье Е. и Н. Иваницких[112]) – предмет прежде всего социологического анализа, а не литературной критики. И все же я скажу о симптоме 2003 года: русской литературе тесно от пребывания в литературном гетто. И она – литература – вышла за края четко очерченного поля. Произошла реабилитация методов массовой культуры (кстати, об этом говорят и деятели кино – по отношению к своей области[113]). С другой стороны, в 2003 году не появилось значительного прорыва, литературной инновации (не говорю уж о том, что как было бы замечательно получить все это в одном флаконе).

Русскую литературу вывезли на Запад – но и там она пока не продемонстрировала возрождения духа своей «всемирности», «всемирной отзывчивости», оставаясь – увы – средством скорее всего для внутреннего употребления, а значит, провинциальной[114]. Из 100 (и более) писателей отечественной выделки не вышло пока ни русского Павича, ни русского Борхеса, но я не знаю, как вы, дорогой читатель, а я все жду преодоления, выхода за пределы, постановки поистине проклятых, неподъемных вопросов. Остается – пока – согласиться с пианистом Николаем Петровым, членом букеровского жюри 2003 года: «“Братьев Карамазовых” в коротком списке нет»[115].

А ведь когда-то и этот роман был новостью года…

2004

Литературный дефолт. Раздраженные заметки[116]

1

Неладно что-то в литературном королевстве. Это «что-то», правда, у каждого –