Русская литература для всех. От Толстого до Бродского - Игорь Николаевич Сухих
Русская литература для всех. От Толстого до Бродского читать книгу онлайн
Игорь Николаевич Сухих – литературовед, доктор филологических наук, профессор Санкт-Петербургского университета, писатель, критик. Автор многочисленных исследований по истории русской литературы XIX-XX веков, в том числе книг «Проблемы поэтики Чехова», «Чехов в жизни: сюжеты для небольшого романа», «От… и до… Этюды о русской словесности», «Сергей Довлатов: время, место, судьба», «Структура и смысл: Теория литературы для всех», «Книги XX века. Русский канон» и других, а также полюбившихся школьникам и учителям учебников по литературе.
Двухтомник «Русская литература для всех» (первое издание – 2013, в трех томах) – это путеводитель по отечественной классике, адресованный самой широкой читательской аудитории. Он дает представление о национальном литературном каноне – от «Слова о полку Игореве» до авторов конца XX века. Настоящее издание дополнено новыми главами – «Фольклор: от былины до частушки», «Повести Смутного времени: счастье-злочастие», «А. Д. Кантемир», «А. Н. Радищев», «Н. С. Лесков», расширены главы о Салтыкове-Щедрине и Горьком, а также включен большой раздел «Язык русских писателей».
«Русская литература для всех» – из тех редких книг, которые со временем не устаревают. Она еще раз доказывает то, что филология – не унылая наука и серьезный разговор о литературе может быть не только познавательным, но и увлекательным.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
В стихотворении так и названном, «Сергей Есенин», Рубцов говорит о прямой связи собственных творческих принципов с есенинской музой.
Версты все потрясенной земли,
Все земные святыни и узы
Словно б нервной системой вошли
В своенравность есенинской музы!
Это муза не прошлого дня.
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.
Некоторые ранние стихи Н. Рубцова кажутся будто бы написанными «рязанским самородком».
Ветер под окошками,
тихий, как мечтание,
А за огородами
в сумерках полей
Крики перепелок,
ранних звезд мерцание,
Ржание встревоженных
молодых коней.
(«Деревенские ночи», 1953)
Однако вряд ли Рубцов превратился бы в замечательного поэта, оставшись лишь подражателем горячо любимого автора. Самообразование, упорный труд в плохо подходящих для этого условиях расширяют его кругозор, превращают его в оригинального творца, который опирается на классическую традицию, но ищет свой путь. В поздних стихах Рубцова Есенин включается в контекст поэтов «хороших и разных» – и внешне очень далеких друг от друга.
«И, как живые, в наших разговорах / Есенин, Пушкин, Лермонтов, Вийон» («Вечерние стихи»).
«Вон Есенин – на ветру! / Блок стоит чуть-чуть в тумане. / Словно лишний на пиру, / Скромно Хлебников шаманит» («Я люблю судьбу свою…»).
Особенно важным для Рубцова становится творчество такого, казалось бы, далекого от деревенского детдомовца поэта, как Ф. И. Тютчев. В заметке «О гениальности» Рубцов писал: «Он прожил долгую, такую прекрасную, плодотворную жизнь. Он за 72 года своей жизни написал всего двести стихотворений. И все шедевры. До одного. Шедевры лирические: „Есть в осени первоначальной“, „Зима недаром злится“, „Люблю грозу…“. И еще несколько стихов политического содержания. Стихов очень сильных. У Тютчева даже политического содержания стихи полны смысла, силы мысли, поэтического могущества».
У Рубцова есть стихотворение и об этом поэте. Привычно, в духе представлений советской эпохи, противопоставив Тютчева «высшему свету», он все-таки выделил в его творчестве главное: природность, «нерукотворность» (использовав, между прочим, один из любимых тютчевских глаголов):
А он блистал, как сын природы,
Играя взглядом и умом,
Блистал, как летом блещут воды,
Как месяц блещет над холмом!
(«Приезд Тютчева»)
Меж Есениным и Тютчевым, с памятью о Пушкине, Лермонтове, символисте А. Блоке и «проклятом поэте» Ф. Вийоне выстраивается художественный мир Николая Рубцова.
Драма: печаль полей
Николая Рубцова часто называли певцом деревни. Действительно, северный сельский пейзаж – лес, река, высокое небо, размытая дорога, разрушенная церковь, маленькая деревушка, продуваемая ветром, поливаемая дождем или засыпанная снегом, – является основой его стихотворений, его доминантным хронотопом.
Грустные мысли наводит порывистый ветер,
Грустно стоять одному у размытой дороги,
Кто-то в телеге по ельнику едет и едет —
Позднее время – спешат запоздалые дроги.
(«У размытой дороги», 1969)
Высокий дуб. Глубокая вода.
Спокойные кругом ложатся тени.
И тихо так, как будто никогда
Природа здесь не знала потрясений!
(«Ночь на родине»)
Причем в этом пейзаже сквозь приметы современности обычно просвечивает история, события далекого прошлого оказываются на расстоянии вытянутой руки. Поэт не только хорошо видит пространство, но и взглядом пронзает время.
Рубцов иногда откликается на современные проблемы, описывает новые советские реалии:
Загородил мою дорогу
Грузовика широкий зад.
И я подумал: «Слава богу,
Село не то, что год назад».
Теперь в полях везде машины.
И не видать плохих кобыл.
И только вечный дух крушины
Все так же горек и уныл.
(«Загородил мою дорогу…»)
Но вот лирический герой другого стихотворения взбегает на холм и мгновенно оказывается в другом времени:
Взбегу на холм
и упаду
в траву.
И древностью повеет вдруг из дола!
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву.
Пустынный свет на звездных берегах.
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг
В крови и в жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя…
(«Видения на холме», 1962)
Память для Николая Рубцова оказывается не менее важным источником поэтического творчества, чем зрение. «Давно уже в сельской жизни происходят крупные изменения, но до меня все же докатились последние волны старинной русской самобытности, в которой было много прекрасного, поэтического. Все, что было в детстве, я лучше помню, чем то, что было день назад», – признавался поэт («Коротко о себе»).
Однако, отталкиваясь от деревенских реалий, от сельского пейзажа, увиденного во всю его историческую глубину («Мать России целой – деревушка, / Может быть, вот этот уголок…» – «Острова свои обогреваем»), Рубцов создает иную, по-тютчевски обобщенную картину жизни. «Особенно люблю темы родины и скитаний, жизни и смерти, любви и удали», – описывает он наиболее значимые для себя поэтические мотивы («Коротко о себе»).
Удаль появляется в его стихах, но как редкое, исключительное свойство, чаще всего в юмористическом освещении.
Раннее стихотворение он начинает в духе романтической лирики, изображая бешеную скачку на любовное свидание (экий Печорин!), упоминая и персонажа лермонтовского романа, и имена своих ленинградских друзей-поэтов:
Эх, коня да удаль азиата
Мне взамен чернильниц и бумаг, —
Как под гибким телом Азамата,
Подо мною взвился б
аргамак!
Как разбойник,
только без кинжала,
Покрестившись лихо на собор,
Мимо волн Обводного канала
Поскакал бы я во весь опор!
Мимо окон Эдика и Глеба.
Мимо криков: «Это же – Рубцов!»
Не простой,
возвышенный,
в седле бы
Прискакал к тебе, в конце концов!
Однако воображаемый подвиг не восхищает ироническую девушку, встречающую героя насмешкой (за которой, вероятно, скрыто равнодушие к его чувству):
Но, должно быть, просто и без смеха
Ты мне скажешь: – Боже упаси!
Почему на лошади приехал?
Разве мало в городе такси? —
