«Языком Истины свободной…» - Арам Айкович Асоян

Примечательно, что позднее Пушкин изменил своему заимствованному скептицизму, и в «Рославле», как, впрочем, и в “Table-talk” (см.: Дн., 111), звучат уже совершенно иные высказывания о женщинах. «Нет сомнения, – запальчиво утверждает пушкинская героиня, – что русские женщины лучше образованны, более читают, более мыслят, нежели мужчины…» (VIII, 156).

Трудно не заметить и жанрового подобия “Table-talk” собранию “Anecdotes, caracteres et dialogues” Шамфора, хотя название «разговоров» Пушкина принято отсылать к одноименной книге С. Т. Кольриджа “Spesimens of the Table-Talk”, которую русский поэт купил 17 июля 1835 г.[253] Но эта книга, как справедливо отмечает исследователь, представляет собой аккуратно записанные неким Н. N. С. беседы с Кольриджем разных лиц. «Задача книги – показать облик Кольриджа, обаятельного и содержательного собеседника, похожего на философов афинского Ликея (“Не was to them as an oldmaster of the Academy of Liceum”, – пишет автор предисловия…)» (Дн., 198).

Еще меньше сходства с «застольными разговорами» Пушкина у другой книги, на которую указывал М. А. Цявловский и которая тоже была в библиотеке поэта: Hazlitt W. Table talk, or Original essays. Paris, 1825. В ней собраны значительные по объему статьи, посвященные проблемам морали и искусства: “On the pleasure of painting”, “On the fear of Death”, “On application to study” и др.[254]

Между тем европейская традиция “Table-talk”, к которой примыкают пушкинские заметки, восходит, как нам кажется, к Плутарху[255], но французский акцент сказывается уже в творческой истории «разговоров». Их комментатор сообщает: «Почти каждый отрывок записан на отдельном листе, между отрывками стоит разделительная черта (так и предполагал печатать их Пушкин). В некоторых случаях указан источник записанного анекдота, семь раз проставлены даты. Основная масса отрывков записана в 1835–1836 гг.» (Дн., 198). Такими же заметками на «клочках бумаги» были и «Максимы и мысли. Характеры и анекдоты» Шамфора, которые обнаружил, разбирая папки с бумагами писателя Женгене (Ш., 251).

Генетическое сходство близких по жанру произведений отнюдь не единственное. В текстах Пушкина и Шамфора, в отличие от «Характеров» Лабрюйера или «Максим» Ларошфуко, «бросается в глаза <…> их прикрепленность к современности – общечеловеческое, универсальное отступает на второй план перед социально конкретным, порожденным именно данным моментом и средой»[256]. И у Шамфора, и у Пушкина очевидна живая мысль, «движущаяся и ищущая» (Ш., 256), родившаяся как отклик на неповторимую и ситуативную диспозицию, но чтобы она «стала общим достоянием, – писал о Шамфоре его друг П.-Л. Редерер, – ее должен отчеканить человек красноречивый, тогда чеканка будет тонкая и четкая, а проба – полновесная» (Ш., 251). В параллель с этими словами Редерера, полагавшего, что каждое замечание французского острослова – «сгусток или росток хорошей книги» (Ш., 251), Левкович пишет: «Автографы “Table talk” свидетельствуют, что они явно готовились для печати. В некоторых отрывках видим незначительную правку рыжими чернилами и одинаковым почерком, резко отличным от почерка самих записей. Скорее всего, Пушкин готовил свою подборку для одного из ближайших номеров “Современника” и перед публикацией пересмотрел ее еще раз и прошелся по ней редакторским пером» (Дн., 200).

В “Table-talk” именно «чеканка» порой дает основания вспомнить о Шамфоре. «Дельвиг, – пишет Пушкин, – однажды вызвал на дуэль Булгарина. Булгарин отказался, сказав: “Скажите Барону Дельвигу, что я на своем веку видел более крови, нежели он чернил”» (Дн., 107).

Риторически пушкинский Булгарин похож на Бомарше у Шамфора: “Beamarchais, qui s‘ etait laisse maltraiter par le due Chanlnes, sans se battre avec lui, recut un deli de M. De la Blache. Il lui repondit: J’ ai refuse mieux”[257] – «Как известно, Бомарше, – рассказывает автор “Характеров и анекдотов”, – не пожелал драться с герцогом де Шоном, когда тот грубо обошелся с ним. Вот почему, получив однажды вызов от г-на де Ла Блаша, он ответил ему: “Я и не таким отказывал”» (Ш., 141).

В заключение позволим напомнить еще об одном французском острослове. Эмиль-Огюст Шартье (1868–1951), известный под псевдонимом Ален, однажды сказал: «Хорошо бы мыслить самостоятельно, но разве это возможно?» Пушкин был настолько укоренен в мировой культуре, особенно во французской, что, вероятно, принял бы и эту галльскую шутку.

Глава 6

Диалог Пушкина с Данте

Совершенно иной характер носил диалог Пушкина с Данте. При мысли о нем невольно вспоминаются стихи:

Зорю бьют… из рук моих

Ветхий Данте выпадает,

На устах начатый стих

Недочитанный затих —

Дух далече улетает[258].

Стихи сочинены в пору пребывания поэта в армии генерал-фельдмаршала И. Ф. Паскевича, командира Отдельного кавказского корпуса. Трудно сказать, какой том «Божественной комедии» брал с собой Пушкин в 1829 г., отправляясь на Кавказ, но «ветхим Данте» он, безусловно, мог бы назвать старинное и знаменитое издание поэмы в переводе француза Бальтазара Гранжье, который гордился тем, что первым предоставил соотечественникам счастливую возможность читать всю «Комедию» на родном языке. Этот перевод александрийскими стихами, изданный в 1596–1597 гг., был уже четвертой попыткой ввести Данте в мир французской культуры. Предыдущие переложения остались в списках. Аббат Гранжье некоторые выражения, с которыми не справлялся, оставлял на языке оригинала, и все же его текст в трех отдельных томах был большой ценностью.

В собрании Пушкина сохранилось только два тома этого антикварного издания. Оба в хорошем состоянии, в прекрасном тисненном золотом марокене с золотым обрезом, гравированными титулами и портретом Данте. Переплет явно позднего происхождения, а суперэкслибрис – библиотеки дома Бурбонов[259].

Другое парижское издание поэмы, бывшее собственностью Пушкина, – второй том из собрания сочинений Данте на итальянском языке (“Purgatorio”, 1823) с комментариями Антонио Буттура[260].

Кроме этой книги («Чистилище»), в которой разрезаны лишь начальные двадцать три страницы, поэт располагал переводами Арто и Дешана. Перевод Арто де Монтора (1772–1849) в девяти малоформатных томах, вышедших в 1828–1830 гг. в Париже, имел солидную репутацию, хотя законодатели изящного вкуса Парижа Баланш и Рекамье пренебрежительно отзывались о нем, полагая, что перевод Арто довольно верен, но плох[261]. Двадцать песен «Комедии» в изложении Антони Дешана[262] исполнены александрийскими стихами и похожи на самостоятельные поэмы, сочиненные в подражание Данте, но это не помешало Альфреду де Виньи восторженно откликнуться на них. «Сейчас для меня существует лишь одна книга, – писал он своему другу. – Это ваш Данте… прекрасное, простое и мужественное произведение…»[263]

Читал ли Пушкин «Комедию» в подлиннике? Среди его знакомых итальянским владели И. А. Крылов и А. А. Шаховской, А. С. Норов и Н. И. Бахтин, С. Е. Раич и