Русская литература для всех. От Толстого до Бродского - Игорь Николаевич Сухих

Известный итальянский теоретик и писатель Умберто Эко, автор романов «Имя розы», «Остров Накануне», которого давно называют классиком постмодернизма, приводит пример постмодернистского объяснения в любви: «Постмодернистская позиция напоминает мне положение человека, влюбленного в очень образованную женщину. Он понимает, что не может сказать ей: „Люблю тебя безумно“, потому что понимает, что она понимает (а она понимает, что он понимает), что подобные фразы – прерогатива Лиала (итальянская писательница, автор коммерческих „женских романов“. – И. С.). Однако выход есть. Он должен сказать: „По выражению Лиала – люблю тебя безумно“. При этом он избегает деланой простоты и прямо показывает ей, что не имеет возможности говорить по-простому; и тем не менее он доводит до ее сведения то, что собирался довести, – то есть что он любит ее, но что его любовь живет в эпоху утраченной простоты. Если женщина готова играть в ту же игру, она поймет, что объяснение в любви осталось объяснением в любви. Ни одному из собеседников простота не дается, оба выдерживают натиск прошлого, натиск всего до-них-сказанного, от которого уже никуда не денешься, оба сознательно и охотно вступают в игру иронии… И все-таки им удалось еще раз поговорить о любви» («Заметки на полях „Имени розы“», 1983).

Однако даже этот остроумный пример кажется недостаточно постмодернистским. Ведь персонажи микросюжета Эко имеют дело не только со словами, но – с чувствами, пусть и в эпоху утраченной простоты. Они выражают их сложным, «рикошетным» образом, прибегая к цитатности, но такого рода «игру иронии» действительно можно отыскать у «постмодернистов» Пушкина, Толстого или Андрея Белого.

Культурную иерархию, которую настойчиво отрицают постмодернисты, тоже разрушить не так-то просто. Культура и есть – искусство различения. Поэтому, вопреки первоначальным установкам, в постмодернизме тоже появляются свои «неканонические классики».

Попробуем в виде кратких формулировок обозначить различия между тремя культурными эпохами, которые сменяли друг друга и одновременно сосуществовали в XX веке.

«Миметическая поэтика» (классический реализм и близкие к нему теории): «Произведение – не только текст, но – художественный мир, отсылающий к внешней реальности и высказывающий истину о ней».

Модернизм в его авангардистском варианте: «Произведение – текст, представляющий намерение создателя, правду творца».

Постмодернизм: «Произведение – анонимный, безличный фрагмент интертекста, с которым можно лишь играть, бесконечно цитировать его, не ставя вопроса ни о правде, ни об истине».

Модели противоположных, уже не авторских, а читательских позиций можно сконструировать путем трансформации гениально простого и точного пушкинского афоризма.

«Над вымыслом слезами обольюсь» – позиция читателя-«реалиста». Понимая природу искусства (вымысел), он относится к нему как к особой реальности и проливает искренние, реальные слезы.

Читатель-модернист отрицает реальность вымысла, превращает его в чистую фикцию, но еще может проливать реальные слезы.

Читатель-постмодернист смеется, иронизирует, издевается и над вымыслом, и над слезами.

Постмодернисты правы в том, что мир стремительно меняется, следовательно иным становится место культуры и литературы. Но в современной мозаичной культуре должно найтись место прежним представлениям о традиции, оригинальности, истине. При этом – вспомним еще раз – читаем мы не абстрактные – измы, а конкретных авторов и их произведения.

Учебники истории литературы XXI века, скорее всего, будут написаны все-таки не по ризомному, а по древесному принципу. Однако кому из наших современников там будут посвящены отдельные главы, можно только догадываться.

В мозаичной современности, в отличие от истории, еще ничего не решено. Мы можем двигаться в любом направлении, назначать себе кумиров и разочаровываться в них. Можем даже, если хватит терпения и таланта, сами написать книгу, которую хотим прочитать (с такого чувства неудовлетворенности и соперничества начинались некоторые замечательные литературные судьбы).

Мы можем все, только помня о предупреждении из «Нобелевской речи» И. Бродского, которое уже цитировалось в начале нашего историко-литературного пути: «Ни один уголовный кодекс не предусматривает наказаний за преступление против литературы. И среди преступлений этих наиболее тяжким является не преследование авторов, не цензурные ограничения и т. п., не предание книг костру. Существует преступление более тяжкое – пренебрежение книгами, их не-чтение. За преступление это человек расплачивается всей своей жизнью; если же преступление это совершает нация – она платит за это своей историей».

Александр Трифонович Твардовский

(1910–1971)

Основные даты жизни и творчества

1910, 8 (21) июня – родился на хуторе Загорье в Смоленской губернии.

1922 – окончил четырехклассную начальную школу.

1925 – первая стихотворная публикация.

1934–1936 – работа над поэмой «Страна Муравия».

1936–1939 – учеба в МИФЛИ (Московский институт философии и литературы).

1941–1945 – участие в Великой Отечественной войне, работа над «книгой про бойца» «Василий Теркин».

1950–1954 – главный редактор журнала «Новый мир».

1950–1960 – работа над поэмой «За далью – даль».

1958–1970 – главный редактор журнала «Новый мир».

1971, 18 декабря – умер в дачном поселке Красная Пахра под Москвой.

Художественный мир Твардовского

Лирический эпос: судьба страны

Александр Трифонович Твардовский родился на смоленском хуторе в крестьянской семье. Стихи он начал сочинять еще «до овладения первоначальной грамотой». «Хорошо помню, что первое мое стихотворение, обличающее моих сверстников, разорителей птичьих гнезд, я пытался записать, еще не зная всех букв алфавита и, конечно, не имея понятия о правилах стихосложения. Там не было ни лада, ни ряда – ничего от стиха, но я отчетливо помню, что было страстное, горячее до сердцебиения желание этого – и лада, и ряда, и музыки, – желание родить их на свет – и немедленно, – чувство, сопутствующее и доныне всякому новому замыслу», – вспоминал поэт через много лет («Автобиография», 1947–1965).

В XIX веке Твардовского, скорее всего, ожидала бы судьба крестьянских «поэтов-самородков» вроде А. Кольцова или И. Сурикова, существовавших в стороне от основных направлений русской поэзии, в своеобразной резервации, на которую поэты-дворяне смотрели чуть снисходительно. Но он родился в иную эпоху, и в его поэтическую судьбу властно вмешалась история.

Твардовский входил в жизнь в годы «великого перелома», когда резко, радикально, трагически менялась деревенская жизнь. Во время коллективизации его отец был несправедливо признан кулаком и вместе с семьей сослан в Сибирь. Но сын, поверив в идеалы новой жизни, все более талантливо начинает воплощать их в стихах.

Главным из русских поэтов для Твардовского был Некрасов, причем не автор разночинских психологических стихотворений, поэт грусти и уныния, а бытописатель крестьянской жизни. Уже в ранних стихотворениях определились основные свойства Твардовского-поэта,