Русская литература для всех. От Толстого до Бродского - Игорь Николаевич Сухих

Непосредственное отношение к литературе имели принятое 14 августа 1946 года постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» и комментирующий его доклад главного партийного идеолога этого времени А. А. Жданова. Главными жертвами идеологической проработки стали писатели старшего поколения – А. А. Ахматова и М. М. Зощенко.

Цели были выбраны не случайно. Ахматова (еще никому, кроме немногих друзей, не известно о «Реквиеме») воспринималась как символ прежней культуры, живая связь с Серебряным веком, безусловный авторитет у интеллигенции и квалифицированных читателей. Зощенко искренне принял послереволюционные изменения, считал себя исполняющим обязанности «пролетарского писателя», пользовался огромной популярностью у всех, начиная с Мандельштама и оканчивая простым читателем с улицы.

На писателей обрушивается вся мощь государственной машины. Их прорабатывают на собраниях, исключают из Союза писателей, естественно, перестают печатать, но зато беспрерывно поминают в разгромных статьях. На работу не берут даже жену Зощенко, требуя сначала сменить фамилию. В 1948 году зашедший к Зощенко знакомый застал «бывшего писателя» за странным занятием: «С большими ножницами в руках М. М. ползал по полу, выкраивая из старого пыльного войлока толстые подметки для какой-то артели инвалидов. Не помню точно, сколько ему платили за сотню пар. Во всяком случае, обед в дрянной столовке обходился дороже» (А. Б. Мариенгоф. «Это вам, потомки»).

В послевоенные годы литература почти «прекратила течение свое». Из опубликованных в это время произведений лишь очень немногие пережили время (повесть В. П. Некрасова «В окопах Сталинграда», 1946; уже упомянутая «Звезда» Казакевича). Произведения, задуманные или писавшиеся в эти годы («Доктор Живаго», «Поэма без героя»), будут завершены много позднее. «Мрачное семилетие» XX века окончилось со смертью Сталина.

В эпоху «оттепели» литература оживает вместе с культурой и общественной жизнью. Возвращаются из ссылок и лагерей выжившие писатели, происходит медленная реабилитация и публикация погибших и преследуемых (И. Бабеля, А. Платонова, Б. Пильняка, М. Цветаевой, О. Мандельштама, тех же М. Зощенко и А. Ахматовой), появляется новое литературное поколение, которое вскоре назовут шестидесятниками. Начинается новый цикл литературного развития.

В 1953 году в журнале «Новый мир» появляется статья критика В. М. Померанцева «Об искренности в литературе». Автор воевал с распространенной в предшествующую эпоху теорией бесконфликтности и призывал писателей верить не партийным постановлениям и догмам социалистического реализма, а собственным глазам и совести. Такая постановка вопроса была осуждена, А. Т. Твардовский смещен с должности главного редактора «Нового мира», но обозначенный Померанцевым конфликт никуда не исчез, им определялось развитие литературы последующих десятилетий.

Мандельштам, как мы помним, уже разделил литературные произведения на разрешенные и неразрешенные («ворованный воздух»). Но круг разрешенных, проходящих через цензуру и публикуемых в советских журналах и издательствах, тоже оказывается неоднородным.

С одной стороны, существуют авторы (чаще всего – бесталанные), которые по-прежнему ожидают указаний, иллюстрируют очередные идеологические лозунги, рассматривают литературу как «часть общепартийного дела». В эту официозную советскую литературу судьба иногда заносит и талантливых писателей. А. А. Фадеев, автор важного для ранней советской литературы романа «Разгром» и исправлявшейся по партийным указателям менее удачной, но официально признанной «Молодой гвардии» (Сталинская премия первой степени за 1945 год), в последние годы жизни работает над романом «Черная металлургия». Однако книга так и осталась неоконченной. Фадеев опирался на официальные версии событий, между тем после смерти Сталина все перевернулось: прототипы героев, изображенных отрицательными, были оправданы, а «положительные персонажи», напротив, оказались мерзавцами и клеветниками.

13 мая 1956 года Фадеев, несколько десятилетий бывший руководителем писательского союза и символом официальной советской литературы, покончил с собой, оставив письмо – крик души, – объяснявшее мотивы его поступка (оно было надежно спрятано в партийном архиве и опубликовано лишь через 34 года).

«Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, – физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40–50 лет. 〈…〉

Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в положении париев и – по возрасту своему – скоро умрут. И нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить… 〈…〉

Литература – этот высший плод нового строя – унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды.

Жизнь моя как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни».

Наряду с литературой «автоматчиков партии» (так однажды назвал писателей новый вождь Н. С. Хрущев) возникает литература официальной оппозиции, литература писателей, которые, вопреки препятствиям, стараются говорить правду о прошлом и современности. Ее оплотом становится журнал «Новый мир», главным редактором которого с 1958 года снова становится Твардовский. Ее символом – чудом там опубликованный «Один день Ивана Денисовича» (1962, № 11). Но этим импульсом – говорить правду пусть в предложенных неблагоприятных обстоятельствах – порождены лучшие произведения 1960–1980-х годов.

Во время заграничных поездок Ю. В. Трифонова его часто спрашивали о советской цензуре. «На этот почти дежурный вопрос Ю. В. отвечал неожиданное: цензура – это, конечно, плохо, очень плохо, но лично ему она не мешает, потому что помогает оттачивать литературное мастерство». Время кардинально изменилось, цензура исчезла, но вдова писателя справедливо замечает: «Сейчас, когда можно прочитать обо всем, обнаруживаешь с почти мистическим удивлением, что Юрий Трифонов писал об этом в самые глухие времена. Перечитывая его повести и романы, сталкиваешься с событием феноменальным – писатель может сказать обо всем, о чем хочет… если умеет это выразить художественно» (О. Трифонова. «Комментарий к дневникам и рабочим тетрадям Ю. Трифонова», 1999).

Однако уже в 1960-е годы появились писатели, которые смотрели на проблему цензуры и официальной советской литературы совершенно по-иному, по-мандельштамовски: литература – ворованный воздух, она не совместима ни с какими разрешениями и должна существовать в состоянии абсолютной свободы.

С середины 1950-х годов быстро формируется второй, подземный уровень литературного процесса,