Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

Одна из фигур, почти бесплотной тенью проходящая через все мемуарное повествование «Люди, годы, жизнь», — Николай Иванович Бухарин, друг и товарищ Эренбурга еще с гимназической поры. Упоминать это имя в положительном контексте не только тогда, когда писалась книга, но даже и еще почти четверть века спустя было запрещено. Эренбург, как только может, обходит цензурные рогатки. Рассказывая о своем юношеском участии в революционном движении, о многих месяцах, проведенных «на явках, на собраниях, в рабочих общежитиях… а потом в тюремной камере», мемуарист не упускает случая отметить: «Конечно, начать жизнь именно так мне помогли и события 1905 года, и старшие товарищи, прежде всего мой друг Николай, ученик Первой гимназии…»

Привлекательная и симпатичная фигура — Николай Иванович (без фамилии) мелькает на многих страницах повествования. При описаниях большевистских явок в Москве, близкого окружения Ленина в Париже, совместных ностальгических воспоминаний автора и вдовы В. П. Ногина полвека спустя. Наконец — в итоговом осмыслении сталинских репрессий тридцатых годов: «Среди погибших были мои близкие друзья, и никто никогда не мог бы меня убедить, что Всеволод Эмильевич, Семен Борисович, Николай Иванович или Исаак Эммануилович предатели». (Из написанного Эренбургом «впрок» в его архиве находится литературный портрет Н. И. Бухарина.)

Во всех этих случаях мемуаристом движет не только память сердца и забота о восстановлении истин прошлого, но и духовная близость к привязанностям и идеалам своей молодости. Конечно, Эренбург многое пересмотрел, углубил, переосмыслил в свете обширного личного и исторического опыта, понял по-иному. Но от каких-то главных понятий и представлений, с которых начиналась жизнь и литературная работа, он не отступил, не отказался.

Об этом писатель постоянно заявляет и сам: «Увлечение революционной борьбой, работа в подпольной большевистской организации не были для меня случайными, они многое предопределили в моей жизни…» О мировоззренческом смысле главного своего произведения, вошедшего в фалангу «романов об индустриализации» эпохи первой пятилетки, — повести «День второй» (1934) Эренбург пишет: «Часто в моих воспоминаниях я отзывался с иронией или досадой о своих давних суждениях. А вот я прочитал стенограмму обсуждения „Дня второго“ и, как ни странно, почти со всем, что говорил двадцать семь лет назад, согласен и теперь».

Духовный мир крупного художника своеобразен. Но все же, если попытаться прибегнуть к типологии, пришлось бы сказать: идеологически автор мемуаров стоит на тех позициях, которые ныне для краткости принято именовать — «ленинскими нормами жизни». Мировоззренческая их основа известна. Материализм, марксизм, классовая нравственность, атеизм (разве что со скептическим налетом вольтерьянства — у Эренбурга), идеалы коммунизма, верность «идеям Октября», политический кодекс большевизма (опять же, может быть, лишь с легкой окраской того, что впоследствии получило название «еврокоммунизма» — у Эренбурга)… Одним словом, перед нами ярко выраженный и вполне законченный либеральный коммунист.

Не только Н. И. Бухарин, но прежде всего сам В. И. Ленин возглавляют довольно многолюдную портретную галерею положительных фигур большевиков, выведенных в произведении. Эренбург не ограничивается тем, что подробно рассказывает о своих встречах с Лениным в период парижской эмиграции или о том, как уже больной Ильич в 1922–1923 годах читал роман «Хулио Хуренито» Ильи Лохматого (партийная кличка Эренбурга), — в первой книге мемуаров.

Целая глава в третьей книге повествования отведена отрывкам из статьи Эренбурга, взятой из однодневной литературной газеты «Ленин», которая была издана в траурные дни января 1924 года. Статья — тогдашний мгновенный отклик писателя на кончину В. И. Ленина. «Отрывки из этой корявой статьи» автор приводит, по его словам, потому, что «они могут объяснить последующие части моей книги».

В конце главы, когда Эренбург упоминает о появившейся в те же годы статье Сталина о политическом стиле Ленина, нетрудно догадаться уже и об одной из направленностей этих подробных цитаций: Ленин — идеал политического деятеля — противопоставлен Сталину.

Автор держится своего замысла и на протяжении дальнейшего повествования нередко вспоминает Ленина, его облик. Передавая, например, свои переживания в апреле 1956 года, когда повсеместными читками доклада Хрущева на XX съезде партии в стране началось широкое антисталинское очищение, Эренбург замечает: «…не раз в те апрельские дни я вспоминал Ленина, его благородство и душевную чистоту».

Возрождение политической и духовной жизни страны на ленинских началах — вот та позитивная программа, идеологическая и политическая, за которую ратует автор мемуаров и дальше которой он по существу не идет.

В опубликованных за последние годы работах обществоведов, историков и публицистов на обширном фактическом и теоретическом материале показана утопичность многих подобных представлений, их несовместимость с потребностями современного общественного развития. Как ни важен уникальный опыт первых лет существования Советского государства, идеализация зачастую противоречивых и несовершенных «ленинских норм» и попытка «вживить» их в обстоятельства абсолютно иной исторической эпохи, с иными людьми, социальными условиями и отношениями, лишена реальной жизненной перспективы.

Если ограничиться, лишь послеоктябрьским периодом, то В. И. Ленин, как известно, был смелым открывателем нэпа, провозвестником новых путей экономических преобразований в стране на основе товарно-денежных отношений и многоукладности хозяйства. В работах последних лет жизни, известных под именем «политического завещания», В. И. Ленин наметил контуры дальнейшего развития страны как многонациональной федерации равноправных народов, «строя цивилизованных кооператоров», пытался найти методы и средства, как уберечь централизованное государство при сохранении однопартийной системы от недугов одолевавшего бюрократизма, обеспечить народоправство и стабильное демократическое продвижение вперед. Энергия этих поисков, к несчастью, не подхваченных и не получивших продолжения после кончины В. И. Ленина, — опыт, который ныне тщательно изучают обществоведы и политологи.

У Ленина достало политической прозорливости и мужества, чтобы отказаться от иллюзорных надежд на скорую мировую революцию, на которых в немалой степени основывалась стратегия периода «военного коммунизма», и приступить к пересмотру этой политики.

Социально-экономические уроки первых четырех лет существования Советского государства также сохраняют свою политическую актуальность. «Военный коммунизм» и идеологи партии признают ныне «ошибкой, следствием принудительной бестоварной утопии».

Всего лишь через четыре месяца после долгожданного исторического октябрьского декрета «О земле», осуществившего вековые чаяния крестьянства, государство взяло провозглашенное назад и упразднило свободное землепользование, учредив так называемую «социализацию земли». В стране почти четыре года кряду насильственно насаждалась безрыночная утопия «прямого продуктообмена», система принудительного труда и распределения.

Причем, как свидетельствует, например, доктор исторических наук В. Сироткин, это вызывалось в первую очередь отнюдь не особыми условиями и тяготами гражданской войны, а теоретическими доктринами, не подкрепленными реальностью романтическими упованиями на грядущую мировую пролетарскую революцию и создание МССР — «Мировой Советской Социалистической республики». Ко всему этому, согласно таким теориям, требовалось подготовить плацдарм заранее (см.: Сироткин В. «Все меняется! О повести Василия Гроссмана „Все течет…“». «Литературная газета», 1989, 23 августа).

Да и нельзя объяснить иначе — почему политика «военного коммунизма» своего апогея