Дурман Востока: По следам Оруэлла, Конрада, Киплинга и других великих писателей, зачарованных Азией - Давид Хименес

в Англии и дописывает свой первый роман. И хотя нигде больше Конрад не может обрести того спокойствия, которое дарила ему палуба корабля посреди волн, ему, в отличие от Олмейера, удается вовремя ускользнуть от соблазнительных мороков и начать новую жизнь писателя. «Я думал, что это были приключения, но на самом деле это и была жизнь», – пишет он о пережитом. Места, люди и истории, с которыми он познакомился за время своих путешествий, превратились в романы. Писал их Конрад мучительно медленно, постоянно прерываясь и останавливаясь из-за подорванного здоровья. И лишь выкованный морем железный характер позволял ему продолжать упорно продвигаться вперед – абзац за абзацем. Ему казалось, что в морском и писательском делах много общего: оба занятия требовали упорства, самодисциплины, привычки к одиночеству и отваги, достаточной, чтобы не убояться бурных противоречий человеческой натуры. Любой, кто подвергал себя сладостной пытке книгописательства, знает, что больше всего это похоже на одинокое плавание в открытом море – наполненное страхом никогда не увидеть суши.

Дочитывая книгу, полностью изменившую жизнь Конрада, я вспомнил о встрече Моэма и Гросли во Вьетнаме. И задумался: сколько же таких Олмейеров довелось мне повидать за годы своих странствий по Азии? В Бангкоке и Бомбее, на Минданао и Бали. Мужчин и, несколько реже, женщин, прельстившихся Востоком, да так и не нашедших того, что манило их. С чего бы моей судьбе быть не такой, как у них? Что, если никакой тайны Востока нет и в помине? Что, если она живет лишь в фантазиях тех, кто, как и я, погнался за колеблющейся тенью, экзотическим силуэтом? И можно ли постигнуть эту тайну иначе, кроме как в галлюцинациях?

3. Редьярд Киплинг. Индия

Основатели Пакистана хорошо знали, какой они хотят видеть свою страну, и потому нарекли ее «Землей чистых». Но если вам в принципе не больно-то верится в чистоту отдельных людей, целых государств, да и в свою собственную, то, по правде сказать, сложно не ощутить некоторый скепсис, оказываясь там, где с порога громогласно заявляют о своей непорочности. Возможно поэтому, всякий раз, когда мне выпадал случай посетить Пакистан, я не испытывал особого восторга. Впрочем, и поводы у меня всегда были не радостные. И ведь не то чтобы я гонялся за дурными новостями – скорее уж, они за мной. Война. Землетрясение в Кашмире. Взрыв в исламабадском отеле Marriott, где я останавливался за несколько дней до трагедии. Разъяренные джихадисты, поджигающие школы для девочек, чтобы не дать им вырасти свободными женщинами и хозяйками собственной судьбы. Очередное громкое политическое убийство.

В декабре 2007 года, когда я представлял в Сантандере свою первую книгу «Дети муссона» (Hijos del monzón), мне позвонили из издательства и сообщили об убийстве Беназир Бхутто – женщины светских взглядов, отработавшей два срока на посту премьер-министра Пакистана и теперь снова ввязавшейся в очередную предвыборную гонку. Она давно стала объектом ненависти как исламистов, так и военных – и у нее практически не было шансов избежать проклятия клана Бхутто. Ее отца Зульфикара Али Бхутто, четвертого президента Пакистана, свергли в результате государственного переворота и посадили в тюрьму, где он написал мемуары с пророческим названием «Если меня убьют». Он был человеком упрямым и не скрывал этого в своем литературном завещании: «Я сделан из дерева, которое плохо горит». Узурпировавший власть диктатор Мухаммед Зия-уль-Хак предложил низверженному лидеру отправиться в ссылку и сохранить жизнь в обмен на обещание в течение десяти лет не участвовать в политической жизни. Бхутто ответил отказом, и 4 апреля 1979 года его повесили, позволив перед этим побриться и привести себя в порядок. Кладбища переполнены могилами тех, кто не ведал страха – или обнаружил способ сделать так, чтобы он не управлял их жизнями.

Узнав об убийстве Беназир Бхутто, я тут же вылетел из Сантандера в Мадрид, оттуда – в Лондон, затем в Дубай и, наконец, добрался до Исламабада. Я хотел успеть застать похороны и увидеть реакцию людей на улицах. Мы, репортеры, – идеальные клиенты для турагентств: бронируем гостиницы, из которых съехали все постояльцы, и берем билеты на самолет туда, откуда остальные пытаются сбежать. В аэропорту меня встретил Билал, помогавший мне в ходе моих поездок в Пакистан в качестве водителя и переводчика. Он был сильно расстроен, потому что возлагал на Беназир Бхутто большие надежды, несмотря на то что в ее адрес постоянно раздавались обвинения в коррупции. Не без горечи мы пошутили, что однажды я все же приеду сюда не по очередному печальному поводу, а чтобы написать историю со счастливым концом.

– Иншалла, – пробормотал Билал. – Иншалла.

Несколько лет спустя мне представилась такая возможность.

Я возвращался из Афганистана, где освещал военные действия и навещал испанский гарнизон, дислоцировавшийся в Герате. Мой обратный рейс из Исламабада задерживался на несколько дней. Билал предложил мне съездить с ним в его родной Лахор, чтобы познакомиться с «другим Пакистаном». Мой гид был веселым молодым пенджабцем, на дух не переносившим лицемерных мулл и генералов за то, что те с утра до вечера читают проповеди о благочестии, а сами вечером достают из тайника виски и предаются увеселениям с девицами, которых у них куда больше, чем разрешенные Кораном четыре жены. Добродетельность в Пакистане – удел бедных.

– Лахор – единственное место, где можно быть свободным, – заявил Билал. И затем добавил: – По крайней мере иногда.

Увидеть другой Пакистан, не столь «чистый»? Предложение, от которого невозможно отказаться.

На следующий день Билал появился в моем отеле с двумя друзьями. Их план, о котором я догадался несколько позже, заключался в том, чтобы весело провести втроем выходные в Лахоре за счет иностранного журналиста. Впрочем, это показалось мне справедливой ценой за то, чтобы мне раскрыли секреты города, вечно, по словам Редьярда Киплинга, погруженного в «азиатскую суету, среди которой, если иметь терпение, можно получить все, что нужно нетребовательному человеку»[13].

По пакистанским меркам дорога из Исламабада в Лахор оказалась весьма приличной: две полосы и не слишком много поворотов. Впрочем, поездка в любом случае обещала быть интересной – скучать на пакистанских шоссе не приходится. Во-первых, местные водители в принципе не способны удерживать автомобиль на своей полосе движения, что добавляет немало острых ощущений. Во-вторых, помимо собственно машин, на дороге то и дело обнаруживается что-то неожиданное: то корова, то праведный паломник. Я уже не говорю о том, какой прилив адреналина ощущаешь в момент, когда твой автомобиль пытается обогнать грузовик, – это в чистом виде фильм «Безумный Макс». Пакистанские грузовики невероятно тяжеловесны и медлительны. Возможно, их делают такими нарочно, чтобы остальные могли хорошенько рассмотреть эти произведения искусства. Это настоящие музеи на колесах, украшенные цветами, аэрографией и росписями, изображениями животных, картинами религиозного характера, портретами пакистанских политиков и звезд Лолливуда – лахорской киномекки, представляющей собой редуцированную версию индийского Болливуда. Тамошние актеры тоже кто во что горазд демонстрируют свои эмоции, любят чувственные народные танцы, поют такие же привязчивые песни и поражают зрителей феноменальной синхронностью движений – подобной могут похвастать разве что северокорейские роботоподобные военные.

Пакистанские грузовики как своего рода произведения искусства десятилетиями оставались не замеченными мировой общественностью, но в какой-то момент их все же открыли для себя искусствоведы – и начали организовывать целые выставки в Европе и США. Работы таких художников, как Хайдер Али, экспонировались даже в Смитсоновском музее. Так что моя поездка в Лахор имела двойную цель: познакомиться с новым местом и расширить свой культурный багаж. Плюс малость пощекотать себе нервы во время сумасшедших обгонов в исполнении Билала. Вообще, на пакистанских дорогах больше настоящего искусства, чем в современных галереях, где уборщицы – к священному ужасу художников и критиков, которые видят в авангардистских произведениях что-то, что ускользает от нас, простых смертных, – нередко путают стоящие баснословных денег шедевры с банальным мусором.

По пути мои провожатые в очередной раз поведали, что даже исламистам не удалось покончить с лахорским оазисом разврата. Лахор не только приютил у себя киноиндустрию