Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности - Михаил Павлович Одесский

прочему, о Ниагарове напоминает даже обувь Бендера. Он приобрел еще в Старгороде «малиновые башмаки», тогда как у Ниагарова — «остроносые малиновые туфли».

В 1926 году журнал «Красная новь» поместила в трех номерах катаевскую сатирическую повесть «Растратчики». С тех пор Катаев выбился в «модные писатели», его наперебой зазывали издательства и журналы, пьесу ставил Московский художественный театр. Аллюзии на катаевскую повесть весьма многочисленны в романе Ильфа и Петрова. Так, в главе «Клуб автомобилистов» кассир газеты «Станок» тоже совершает растрату, соблазнившись красочными описаниями кутежей в романе Агафона Шахова[47]. И тоже идет каяться в милицию. О катаевском персонаже, кассире Ванечке, напоминала читателям и экстравагантная фамилия кассира газеты «Станок» — Асокин. В одном из эпизодов повести «Растратчики» сообщалось, что написанное снаружи на стекле кассового окна слово «касса» Ванечка постоянно читал «изнутри наоборот» — «ассак» и даже напевал: «Ассак, ассак, ассак». Парадоксальная характеристика в катаевской повести Мясницкой улицы как «немясной» аукается при въезде в Москву Бендера и Воробьянинова. И в «Золотом теленке» продолжаются воспоминания о «Растратчиках»: по справедливому замечанию Щеглова, роковая роль для казнокрадов поездок на автомобиле Козлевича напоминает аналогичную роль извозчика в повести Катаева[48].

О катаевской прозе в тогдашней периодике должны были напомнить читателю и эпизоды, связанные с Ляписом-Трубец-ким. В первую очередь — имя героя ляписовских поэм. Оно в такого рода контекстах ассоциировалось с Гаврилой-бузотером, популярным героем анекдотов, молодым рабочим, ражим детиной, незадачливым и добродушным. «Бузотер Гаврила» — постоянный персонаж фельетонов, шуточных поэм и карикатур, печатавшихся московским сатирическим еженедельником «Бузотер» в 1924–1927 годах. На Украине же был весьма популярен издававшийся в 1925–1926 годах при газете «Пролетарий» сатирический двухнедельник «Таврило» — с тем же героем. Печатался в этом журнале и Катаев, и другие писатели-одесситы.

Описание афер Ляписа-Трубецкого в редакциях ведомственных журналов — аллюзия на катаевский рассказ «Ниагаров-журналист» из цикла «Мой друг Ниагаров», опубликованный журналом «Крокодил» в № 32 за 1924 год. Герой рассказа — невежественный, однако не лишенный чувства юмора халтурщик — наскоро диктует редакционным машинисткам фельетоны о мытарствах не получивших спецодежды моряков, химиков и железнодорожников: «старого железнодорожного волка» по имени Митрий, «старого химического волка Мити» и «старого морского волка», разумеется, Митьки. И если в ляписовском очерке для журнала «Капитанский мостик» волны «перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом», то катаевский герой предлагает нечто подобное «из жизни моряков» газете «Лево на борт»: «Митька стоял на вахте. Вахта была в общем паршивенькая, однако выкрашенная свежей масляной краской она производила приятное впечатление. Мертвая зыбь свистела в снастях среднего компаса. Большой красивый румб блистал на солнце медными частями. Митька, этот старый морской волк, поковырял бушпритом в зубах» и т. п.

Кстати, газета «Лево на борт» и журнал «Капитанский мостик» напоминали коллегам Ильфа и Петрова издававшиеся в 1924–1926 годах ЦК Профсоюза рабочих водного транспорта СССР газету «На вахте» и приложение к ней — иллюстрированный ежемесячник «Моряк». Обе редакции находились во Дворце труда. В романе соответственно Дом народов (оба издания были, так сказать, преемниками с 1921 года издававшейся одесской газеты «Моряк», тоже профсоюзной).

Отметим, что Ильф и Петров не столько пародировали катаевские сюжеты, сколько напоминали о них читателю, иногда прямо указывая на преемственность. Это можно понимать и как дань уважения, нечто вроде привета брату и другу, да и уже указывалось, что книга открывалась посвящением Катаеву.

Материалы к поэтике персонажа, или «Об одежде теперь говорят с уважением»

Детали одеяния великого комбинатора, равным образом значимое отсутствие некоторых деталей, считающихся обязательными (носков, белья), могут быть основанием интерпретации. Однако в романе у описания одежды и обуви, так сказать, самодостаточная ценность. Настолько это описание точно и наглядно. Как отмечают исследователи, подобный результат — в плане поэтики — следствие установки на «интенсивную изобразительность», стремления «“назвать” предмет, точно запечатлеть его зрительный образ»[49].

Ну а в плане идеологии можно назвать иные факторы. В первую очередь следствие преодоления чрезвычайщины военного коммунизма и возвращения к нормальному быту. О чем и писал Ильф в фельетоне «Калоши в лучах критики». Фельетон этот опубликован, что характерно, в сорок седьмом номере журнала «Смехач» за 1928 год. Автор постулировал: «Об одежде теперь говорят с уважением. В наше время одежда взошла как бы на пьедестал. Замечается даже пресмыкание перед одеждой, особый род подхалимства. Двадцатирублевое пальто, волосатое, сработанное из черных конских хвостов, гуляет под именем драпового»[50].

В этой главе представлена своего рода модная коллекция от авторов «Двенадцати стульев», где туалеты демонстрируются как таковые — вне их идеологической или сюжетной функции. Итак — в порядке явления[51].

«Довоенные штучные брюки». Речь идет о специфике фасона и качестве. Узкие брюки с завязками у щиколоток (чтобы всегда оставались на ногах натянутыми) были модны в начале 1910-х годов, но ко второй половине 1920-х годов такой фасон выглядел давно устаревшим. Определение «штучные» означало «сшитые по индивидуальному заказу», а не купленные, например, в магазине или лавке готового платья.

«Короткие мягкие сапоги с узкими квадратными носами и низкими подборами». Подборами именовали каблуки, поскольку сапожник «подбирал» их по высоте, наклеивая несколько кусков толстой кожи друг на друга — слоями. Воробьянинов носит так называемые полусапожки — того фасона (узкий квадратный носок, короткие мягкие голенища, низкий каблук), что был модным в предреволюционные годы.

«Лунный жилет, усыпанный мелкой серебряной звездой» — сшитый из белой орнаментированной ткани «пике», плотной, глянцевой, с выпуклыми узорами. Белый пикейный или шелковый жилет — непременный элемент вечернего костюма предреволюционных лет, он был обязателен к фраку или смокингу. Соответственно к 1920-м годам материал пожелтел от времени и приобрел характерный «лунный» оттенок.

«Люстриновый пиджачок» — сшитый из люстрина, жесткой безворсовой ткани с отливом, для изготовления которой использовалась шерсть грубых сортов. Ко второй половине 1920-х годов люстрин давно вышел из моды и стал одним из самых дешевых видов сукна.

«Касторовая шляпа» — шляпа, сшитая из кастора (фр. castor — бобр, бобровый мех), плотной суконной ткани с густым, ровным, гладким и пушистым ворсом, для изготовления которой использовался бобровый или козий пух.

Здесь все-таки трудно удержаться от комментария: брюки, сапоги, жилет, пиджак, «запятнанная» шляпа — при описании воробьяниновской одежды и обуви авторы намеренно акцентируют контрасты, указывающие на социальный статус героя в прошлом и настоящем: старые, хоть некогда дорогие и модные брюки, обувь, добротная, изящная, но устаревшего фасона, щегольский жилет от вечернего костюма времен империи, вот только выцветший и абсолютно неуместный при заправленных в сапоги брюках, элегантная, однако изрядно поношенная шляпа — все это свидетельствовало, что владелец прежде был богат, в советскую же эпоху стал мелким служащим — той категории, для которой чуть ли не униформой считались