Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова

русском языке это, несомненно, фонемы разные, однако регулярность чередований несколько ослабляет их смыслоразличительные функции (ср.: не смысловое, а стилистическое различие между дразнить и дражнить; у Цветаевой слово дражнит встречается в поэме «Егорушка»).

В ряде случаев члены сближаемой пары слов, не являющиеся квазиомонимами, становятся таковыми по отношению к общему для них слову, если восстановить одну переходную ступень в преобразовании – неэксплицированный средний член между данными в контексте:

Осенняя седость.

Ты, Гётевский апофеоз!

Здесь многое спелось.

А больше еще – расплелось

(II: 146);

Золото моих волос

Тихо переходит в седость.

– Не жалейте! Всё сбылось,

Всё в груди слилось и спелось

(II: 149).

В обоих контекстах средним членом, объединяющим слова спелось – расплелось и слилось – спелось является одно и то же слово сплелось. Несомненность его скрытого присутствия очевидна в цветаевской системе преобразования одного слова в другое. При этом несказанное, оставшееся в подтексте, но неизбежно восстанавливаемое слово получает статус самого существенного семантического элемента. Характерно, что этот нагруженный смыслом «нуль слова» еще и семантически синкретичен: поскольку речь идет о волосах, скрытое слово сплелось имеет прямое значение ‘переплелось, перепуталось’, а поскольку субъект этого действия многое, больше еще, все в груди, несомненно и переносное, абстрагированное значение глагола сплестись – ‘соединиться, слиться друг с другом’.

В произведениях Цветаевой широко распространена паронимическая аттракция анафорического типа, когда общим элементом контекстуально и семантически сближаемых слов является их начало. Обилие слов с инвариантным префиксом неоднократно зафиксировано и с разных точек зрения описано в лингвистической литературе о Цветаевой (см., напр.: Ревзин 1971: 228–231; Черкасова 1975). Однако не только приставочные образования заслуживают внимания. Анафорическим звуковым комплексом, не совпадающим с морфемой, могут быть объединены два слова или несколько:

Коли взять на вес:

Без головы, чем без

Пуговицы! – Санкюлот! Босяк!

От Пугача – к Сэн-Жюсту?!

Если уж пуговица – пустяк,

Что ж, господа, не пусто?

(П.: 214);

Смерть самое встречают смехом

Мои усердные войска

(П.: 26);

Ариадне – сестра

Дважды: лоном и ложем свадебным

(III: 647).

Кроме того, анафорический комплекс звуков иногда омонимичен настоящей приставке и воспринимается на ее фоне в контексте стихотворения. Таким образом, анафорическая часть слова становится потенциальной приставкой («квазиприставкой»[28]) в языке поэзии:

Пока еще заботушкой

Не стал – прощай, забавонька!

(П.: 37);

Длинную руку на бедро…

Вытянув выю…

Березовое серебро,

Ручьи живые!

(II: 144).

Совпадение звуков в исходе слов (эпифора) оказывается гораздо менее способным выражать семантическое сходство понятий, что, в свою очередь, декларируется Цветаевой:

Вещи бедных – странная пара

Слов. Сей брак – взрывом грозит!

Вещь и бедность – явная свара.

И не то спарит язык!

Пономарь – что́ ему слово?

Вещь и нищ. Связь? Нет, разлад

(П.: 287).

Показывая несоответствие двух понятий («имущество» и «тот, у кого нет имущества»), Цветаева прибегает к эпифоре как к единственному возможному аргументу сходства и показывает несостоятельность этого аргумента. Действительно, в данном случае слова вещь и нищ объединены только двумя признаками – односложностью и звуком [ш’ш’] (буквой «щ»). Семантическое и морфологическое противопоставление их (существительное ж. рода – прилагательное м. рода) не может быть снято или даже в какой-то мере нейтрализовано чисто фонетическим совпадением конечных звуков. Вероятно, это связано с тем, что в языковой системе каждая приставка обладает семантикой, а флексия, как правило, ею не обладает, поэтому начало слова потенциально семантически нагружено, а конец – нет. Различная способность анафоры и эпифоры к семантизации объясняется, возможно, и такой причиной: «Психологи считают, что первый звук в слове примерно в 4 раза заметнее остальных. Ударный звук также выделяется в слове, он тоже заметнее, хотя и меньше, чем первый – в 2 раза по сравнению с остальными» (Журавлев 1981: 38).

Специального внимания заслуживает преобразование одного слова в другое перестановкой звуков и слогов:

Под твоим перстом

Что Господень хлеб

Перемалываюсь,

Переламываюсь[29]

(II: 257);

Тут взвоют как,

Как взноют тут:

Один: тюфяк!

Другой: фетюк!

(П.: 166);

Где не ужиться (и не тщусь!)

Где унижаться – мне едино

(II: 315);

Чужестранец

Думалось мне, мужи –

Вы!

Народ

Чуть живы мы, вот что. Брось

Поученья…

(III: 580).

Такие метатетические пары, пожалуй, из всех случаев парономазии ближе всего к явлениям переосмысления слов, очевидно, потому, что метатезы – древнейший способ переименования, связанный с эвфемизмами в мифологии, паремиологии, тайных языках (Богатырев 1971: 385; Лотман 1979: 98). Последний пример (из пьесы «Ариадна») примечателен положением метатезы в репликах диалога и в контексте переосмысленного мифа. О. М. Фрейденберг пишет о том, что диалог в фольклорных текстах строится как «Словесная перебранка ‹…› начал» (Фрейденберг 1936: 139).

Метатеза часто связана с поэтической этимологией – намеренным парадоксальным переосмыслением слова в художественном тексте.

Перестановка букв или звуков в обратном порядке (реверс) иногда создает антитезу:

Что с глазу на глаз с молодым Востоком

Искала я на лбу своем высоком

Зорь только, а не роз!

(I: 534).

Анаграммами могут объединяться словосочетания, члены которых обмениваются слогами, в результате чего получается фонетически замкнутая конструкция с взаимным зеркальным отражением элементов, указающим на взаимосвязь обозначаемых понятий:

Лютая юдоль,

Дольняя любовь

(II: 118).

Если в строках Лютая юдоль, / Дольняя любовь видно взаимное пересечение слогов в двух словах, то в следующих примерах можно наблюдать объединение слогов или звуков, взятых из двух слов, в третьем, общем для них члене паронимического ряда:

(a) Короткая спевка

(b) На лестнице плёвкой:

Низов голосовка

(c) Не спевка, а сплёвка:

На лестницу легких

Ни цельного – ловко!

Торопкая склёвка

(П.: 279).

В этом потоке превращений одного слова в другое начало третьего слова сплёвка представляет собой сумму начал первого