Лекции по русской литературе - Владимир Владимирович Набоков

рабочий день продолжался четырнадцать часов. Вскоре он стал участвовать в революционном подполье, где встретил более близких по духу людей, чем в пекарне. И по-прежнему читал все что мог — художественную и научную, социальную и медицинскую литературу, все, что мог достать.

В возрасте 19 лет он пытался покончить с собой. Рана оказалась опасной, но он выздоровел. Записка, найденная у него в кармане, гласила: «В смерти моей прошу обвинить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце…» Он исходил пешком всю Россию, дошел до Москвы и оттуда отправился прямиком к Толстому. Толстого не было дома, но графиня пригласила его в кухню и угостила кофе с булочками. Она заметила, что к мужу стекается несметное число бродяг, с чем Горький вежливо согласился. Вернувшись в Нижний, он поселился с двумя революционерами, высланными из Казани за участие в студенческих демонстрациях. Когда полиция получила приказ арестовать одного из них и обнаружила, что он улизнул, она арестовала Горького.

«Какой вы революционер? — сказал ему на допросе жандармский генерал. — Вы тут пишите и вообще… Вот когда я выпущу вас, покажите ваши рукописи Короленко». После месяца тюремного заключения Горького освободили, он последовал совету жандармского генерала и отправился к Короленко, которого тоже подозревали в революционных симпатиях. Короленко был очень добрым человеком, известным, хотя и второразрядным писателем и любимцем интеллигенции. Он так раскритиковал сочинения Горького, что тот надолго оставил литературу и уехал в Ростов, где короткое время бурлачил на Волге. Таким образом, отнюдь не Короленко, а некто Александр Калюжный — политический ссыльный, с которым он случайно познакомился в Тифлисе, помог Горькому войти в литературу. Очарованный его красочными рассказами об увиденном в бесчисленных скитаниях, Калюжный настойчиво советовал Горькому записать их в той простодушной манере, в которой он их рассказывал. Когда рассказ был написан, он же отнес и напечатал его в местной газете. Это случилось в 1892 г., Горькому исполнилось 24 года.

Позднее Короленко все же очень помог Горькому — не только ценным советом, но и работой: он нашел ему место в редакции газеты, где сам сотрудничал. В тот год Горький окунулся в работу с головой.

Бедняга учился, совершенствовал свой стиль и все время писал рассказы, которые потом печатались в газете. В конце этого года он получил известность, после чего посыпались предложения из местных газет. Он принял предложение из Нижнего и вернулся в родной город. В своей суровой прозе он подчеркнуто обнажал горькую правду современной русской жизни. И все же каждая его строчка дышала непобедимой верой в человека. Как ни странно, этот художник непригляднейших сторон жизни, ее звериной жестокости был в то же время величайшим оптимистом русской литературы. Он не скрывал своих революционных симпатий, что способствовало его популярности среди радикальной интеллигенции, но одновременно заставило полицию усилить бдительность, так как он уже давно значился в списках подозрительных. Скоро его арестовали — при обыске у другого арестованного революционера нашли его фотографию с дарственной надписью, — но потом выпустили за отсутствием улик. Он вернулся в Нижний, где снова подвергся полицейскому надзору. Его двухэтажный деревянный дом теперь круглые сутки окружали странные люди. Один из них, сидя на тумбе, делал вид, что смотрит в небо. Другой стоял, прислонившись к фонарю, якобы погрузившись в газету. Кучер, сидевший на козлах экипажа, подогнанного к парадным дверям, тоже вел себя необычно — он охотно соглашался возить Горького и его гостей хотя бы бесплатно. Все эти люди были обыкновенными сыщиками. Горький занялся благотворительной деятельностью. Устраивал рождественские благотворительные обеды для бедных детей, открыл приют для безработных и бездомных с библиотекой и пианино, рассылал деревенским ребятишкам альбомы для наклеивания вырезок из журналов.

И вместе с тем он так сильно увлекся революционной работой, что даже нелегально переправил из Петербурга мимеограф для издания подпольной литературы в Нижнем Новгороде. Это было серьезным нарушением. Снова последовали арест и тюрьма. К тому времени он уже был тяжело болен.

Общественное мнение, с которым в дореволюционной России нельзя было не считаться, поддерживало Горького изо всех сил. Его защищал Толстой, по всей России прокатилась волна протестов. Правительство вынуждено было уступить общественному мнению: Горького выпустили из тюрьмы, и он очутился под домашним арестом. «Теперь у него в прихожей и на кухне сидели полицейские. Один из них все время входил к нему в кабинет», — рассказывает биограф. Однако немного погодя мы видим, что Горький снова «принялся за работу, часто писал по ночам» и, встретив на улице знакомого, безмятежно заговорил с ним о необходимости революции. Скажем прямо, обращались с ним не слишком сурово. (Госбезопасность скрутила бы его в один миг.) Встревоженные власти выслали его в Арзамас — глухой городишко на юге России. «Насилие над Горьким вызвало гневное осуждение Ленина», — пишет Роскин.

Развившаяся у него болезнь — чахотка, как и у Чехова — в ссылке обострилась, и друзья, включая Толстого, надавили на власти. Горькому разрешили поехать в Крым.

Еще раньше, в Арзамасе, под самым носом у секретной полиции он занимался революционной деятельностью.

Здесь же он написал пьесу «Мещане», изобразив скуку и затхлость, окружавшие его в детстве.

Она не получила той известности, которая выпала на долю его следующей пьесы, «На дне». «Еще в Крыму, сидя как-то вечером в темноте на террасе, Горький мечтал вслух о будущей пьесе. Он рассказывал, что главным действующим лицом явится лакей из богатого дома, попавший в ночлежку и уже не выбравшийся оттуда. Больше всего он берег воротничок от фрачной рубашки — единственное, что связывало его с прежней жизнью. В ночлежке было тесно, обитатели ее ненавидели друг друга. Но в последнем акте наступала весна, сцена заполнялась солнечным светом, ночлежники выбирались из своего смрадного жилья, забывали о ненависти…» (А.Роскин. «Максим Горький».)

Когда пьеса «На дне» была окончена, успех ее превзошел ожидания автора. Каждый персонаж, выведенный в пьесе, — живое лицо и настоящее раздолье для хорошего актера. Постановку осуществил Московский Художественный театр, который разделил ее неимоверный успех: пьеса прославилась на весь мир.

Наверное, сейчас уместно сказать несколько слов об этом удивительном театре. До его возникновения самое изысканное меню, которое могли получить российские театралы, в основном предлагалось столичными императорскими театрами. У них было достаточно средств, чтобы привлечь самые дорогостоящие таланты, но возглавляли их люди весьма консервативные, что в искусстве нередко приводит к убогости и ограниченности, так что даже лучшие постановки отличались необычайной банальностью. Однако для талантливого актера высшим достижением считалась работа на императорской сцене, так как частные театры прозябали в бедности и никак не