Журнальный век. Русская литературная периодика. 1917–2024 - Сергей Иванович Чупринин

московскую прописку. Но тут В. Некрасов, подружившийся с Шукшиным, передал папку с его рассказами в редакцию «Нового мира»[82], и, – вспоминает А. Берзер, ведавшая там прозой, – «кто-то сказал, увидев у меня эту папку: – Знаете, он напечатался в „Октябре“. Я стала читать рассказы. Они не имели никакого отношения к этим словам»[83]. И пусть Шукшин не стал таким истым новомирцем, как сам Некрасов, но последовавшие одна за другою 6 публикаций у Твардовского автоматически исключили для него возможность и дальше печататься у Кочетова.

Еще круче сюжет с Владимиром Максимовым. Его повесть «Мы обживаем землю» на страницы альманаха «Тарусские страницы» (1961) все-таки прорвалась, а вот следующую вещь не брал никто – ни «Новый мир», ни «Юность», ни «Москва», и тогда раздосадованный автор отнес рукопись «мракобесам». «Ваши либералы, – встретил его Кочетов, – в штаны наклали, боятся вас печатать, а я не боюсь»[84]. И действительно – в ситуации перехватывания, переманивания талантов – повесть «Жив человек» в «Октябре» опубликовали мгновенно (1962, № 10)[85]. Да и дальше баловали: напечатали пьесу «Позывные твоих параллелей» (1964, № 2), рассказ «Искушение» (1964, № 9), повесть «Стань за черту» (1967, № 2), а то, что Максимову в 1964 году пришлось подписать коллективное письмо с осуждением «фрондирующих литмальчиков вкупе с группой эстетствующих старичков» – беда невелика; ведь в конце концов и сами «литмальчики» после похода Хрущева в Манеж вынуждены были каяться и благодарить начальство за науку.

Роман «Двор посреди неба», планировавшийся во второй номер 1964 года, однако, все-таки и Кочетов не напечатал, в последний момент заменив его максимовской же проходной пьесой. Зато в октябре 1967-го Максимова торжественно ввели в редколлегию – рядом со сталинскими лауреатами М. Бубенновым, С. Бабаевским и А. Первенцевым.

Ненадолго, впрочем, так как Максимов к этому времени уже сдвинулся к противостоянию с режимом, стал составлять и подписывать самые яростные диссидентские воззвания – и уже в следующем году из журнальной редколлегии был выброшен. Что же касается Рубцова, Волгина, Сосноры, других достойных авторов, неосторожно отметившихся в «Октябре», то и они, набрав силу, предпочли иных публикаторов.

И причина в скверной репутации этого журнала, обеспеченной кровожадными выступлениями самого Кочетова с партийных и писательских трибун, его собственными «антинигилистическими» романами и тем, что каждый номер «Октября», как и «Нового мира» при Твардовском, начинали читать с разделов критики и публицистики, где прицельно били по всему, что воспринималось как приметы Оттепели. И здесь никаких авторитетов для октябристов не было. Даже благословленная лично Хрущевым повесть «Один день Ивана Денисовича» в статье Н. Сергованцева храбро критиковалась как «идейно порочная, рассчитанная на сенсацию», а герой повести представал тупым и ограниченным существом, «жизненная программа которого не простирается дальше лишней миски баланды и жажды тепла»[86].

Дальше – больше. В «Известиях» (15 августа 1963 года) и в «Новом мире» (1963, № 8) опять-таки с личного одобрения главы партии печатается сатирическая поэма Твардовского, и тут же «Октябрь» отвечает жесткой статьей Д. Старикова «Теркин против Теркина»:

Ну нет, куда уж этому новому «Теркину с того света» против прежнего! Произведение, вроде бы самым непосредственным образом связанное с его прежним творчеством <…> в наибольшей степени, чем что-либо иное, сделанное Твардовским, противоречит живому направлению и сущности его таланта, оспаривает неоспоримое в нем и, прежде всего, конечно, «Книгу про бойца» (1963, № 9).

Здесь все изумительно. И храбрость, с какою на произведения, казалось бы, защищенные либо властью, либо консолидированным общественным мнением, нападали Д. Стариков, Н. Сергованцев, Ю. Назаренко, П. Строков, Ю. Идашкин, которого А. Вознесенский назвал Букашкиным, а в редакции «Нового мира» высмеивали не иначе как Иудашкиным. И то, что, несмотря на публичные протесты, им ничего за это оппонирование не было.

Вот и бил «Октябрь», как тогда выражались, по площадям. Прилетало композиторам, художникам-«дегтемазам» и «абстрактистам». Доставалось киношникам – за «идейно порочные» фильмы «Летят журавли», «Чистое небо», «А если это любовь?», «Неотправленное письмо», «Девять дней одного года», «Обыкновенный фашизм». Защищенным от сокрушительной критики октябристов не чувствовал себя никто – ни Эренбург, ни Паустовский, ни Розов, ни Федор Абрамов, ни, естественно, Аксенов и Евтушенко, другие остро ненавидимые Кочетовым «гении в коротких штанишках».

Но с особенной настойчивостью, с особой яростью били по «Новому миру». Пытаясь списать это противостояние на личную неприязнь главных редакторов, начальство взывало к их партийной дисциплине, увещевало в газетных передовицах, даже устраивало на Старой площади очную ставку Твардовского, кандидата в члены ЦК, и Кочетова, члена Центральной ревизионной комиссии КПСС. Разумеется, без толку. В войне сталинистского «Октября» и антисталинистского «Нового мира» не было и не могло быть ни перемирий, ни передышек. И дело отнюдь не только в эстетических расхождениях, дело в идеологической несовместимости журнальных позиций.

Полушутя-полусерьезно, – вспоминает И. Волгин, – мы говорили, что «Новый мир» – это орган крестьянской демократии, а «Октябрь» – выразитель заветных чаяний аппарата[87].

И тут нельзя не заметить, что эти «заветные чаяния» отнюдь не всегда и не во всем совпадали с державной волей высшей власти. Чувствуя себя правовернее и Политбюро, и папы римского, как аппаратчики, так и октябристы не могли простить Хрущеву ни антикультовой риторики, ни вот именно что «волюнтаризма» и непредсказуемости, а сменившему его Брежневу ставили в вину дряблое администрирование. В этом смысле редакционная политика «Октября», как и новомирская, по отношению к власти была отчетливо оппозиционной, только что «справа», а не «слева», как тогда говорили.

С трудом, но все-таки терпимая при Хрущеве, эта располюсованность журнального мира стала все усиливающимся источником начальственного беспокойства в годы после «малой октябрьской революции» 1964 года, когда восторжествовал трамвайный закон «Не высовываться!». Теперь удары стали наноситься по обоим журналам вместе, в рамках одного партийного постановления и одной газетной передовицы. Да и в наказании главных редакторов старались держаться паритета. Весной 1966-го на XXIII съезде КПСС обоих вывели из правящих органов, так что Твардовский перестал быть кандидатом в члены ЦК, а Кочетов членом Центральной ревизионной комиссии. В 1967 году Твардовского уже не избрали депутатом Верховного Совета РСФСР, а его злейшего врага и раньше обносили этой честью. В 1969 году не разрешили печатать антисталинистскую поэму «По праву памяти», но и яростно сталинистский последний кочетовский роман «Чего же ты хочешь?» (1969, № 9–11) запретили издавать в Москве отдельной книгой, а его обсуждение в печати заблокировали.

Дело шло к отставкам, возможно, почти одновременным. Однако Твардовский хлопнул дверью в феврале 1970-го, главного редактора «Молодой гвардии» А. Никонова, тоже постоянно нарушавшего трамвайный закон, в декабре того же года сдвинули в мирный журнал «Вокруг света». Что же касается Кочетова, который все чаще руководил «Октябрем» с больничной постели, то «наверху» осведомились у кремлевских врачей о диагнозе и, получив ответ, что долго он не протянет, видимо, решили оставить главного редактора «Октября» в покое[88].

Ненадолго, так как 4 ноября 1973 года Кочетов застрелился, и с его уходом из жизни гражданская война