Шри Ауробиндо - Шри Ауробиндо. Основы индийской культуры

Ее позднейшая капитуляция, когда мусульманское завоевание, начатое арабами, провалилось, но достигло своей цели через значительный промежуток времени, а также все то, что последовало за этим, – вот что дало основания высказывать сомнения в способностях народов Индии. Однако прежде всего следует прояснить ряд заблуждений, которые запутывают суть дела. Это завоевание произошло в эпоху, когда витальность древнеиндийской жизни и культуры после двух тысячелетий активности и созидательности была уже истощена – или почти истощена – и нуждалась в передышке, чтобы омолодиться за счет перехода от санскрита к языкам вновь формирующихся региональных народов. Завоевание стремительно происходило на севере страны, хотя и здесь окончательно завершилось лишь спустя несколько столетий; юг же долго отстаивал свою свободу, как он отстаивал ее и в древности от посягательств своей же индийской империи, и не так уж велик временной промежуток между концом государства Виджайянагара и подъемом маратхов. Раджпуты сохранили независимость до самого правления императора Акбара и его преемников, в конечном счете Великие Моголы распространили свою власть на восток и на юг не без помощи раджпутских князей, служивших при императорском дворе в качестве военачальников и министров. А это, в свою очередь, стало возможно благодаря тому часто забываемому факту, что мусульманское правление очень скоро перестало быть чужеземным. Огромное число мусульман в стране было и остается индийским по происхождению, с незначительной примесью патханской, турецкой и могольской крови; даже чужеземные по происхождению императоры и аристократы почти сразу стали вполне индийцами по складу ума, образу жизни и интересам. Если бы страна, на манер иных европейских стран, на столетия осталась пассивной, покорной и бессильной под чужеземным владычеством, то это бы и впрямь доказывало большую врожденную слабость народа; но на самом деле, англичане первые, кто длительное время непрерывно владеет Индией. Древняя цивилизация пережила закат и упадок под гнетом среднеазиатской религии и культуры, с которой она не образовала сплав, но все-таки пережила ее давление и до наших дней остается живой и способной возродиться, вопреки упадку, выказывая, таким образом, силу и жизнеспособность, редкие в истории человеческих культур. В области политики онане перестает выдвигать великих правителей, государственных мужей, военачальников и администраторов. В период упадка ее политический гений оказался и недостаточен, и непоследователен, и медлителен в дальновидности и действии, но вполне силен, чтобы сохранить себя и ухватываться за любую возможность возрождения; во времена Раны Санги он сделал попытку создать империю, создал великое государства Виджайянагар, столетиями отбивался от мусульман в холмах Раджпутаны и в наихудшие времена все равно строил и сопротивлялся мощи отборных могольских армий; княжение Шиваджи образовало маратхскую конфедерацию, сикхская хальса подорвала прочную структуру могольской власти и снова предприняла попытку создания империи. Находясь на краю пропасти, среди неописуемого мрака, розни и смятения, политический гений все же порождает Ранджита Сингха, Нану Фаднависа и Мадходжи Синдию[144], противостоит неизбежности наступления Англии. Эти факты не смягчают обвинений в неспособности провидеть и разрешить главную проблему, ответить на главный, настоятельный вопрос Судьбы – эти обвинения могут быть выдвинуты, но рассматриваемые как явления упадка факты выстраиваются в картину, аналогии которой при сходных обстоятельствах найти трудно, и несомненно представляют в несколько ином свете главный вопрос, примитивное утверждение, будто Индия постоянно находилась в подчинении и не имеет политических способностей.

Подлинная проблема, возникшая в результате мусульманского завоевания, заключалась не в подчинении чужеземному владычеству и неспособности отвоевать свободу, но в борьбе двух цивилизаций – древней, развившейся на месте, и средневековой, принесенной извне. Неразрешимой эта проблема стала из-за того, что каждая из двух цивилизаций была связана с могущественной религией: одна – с религией воинствующей и агрессивной, другая – с духовно терпимой и гибкой, но упорствующей в своих принципах и защищенной барьером социальных форм. Можно было думать о двух решениях: о возникновении более великого духовного принципа и формации, которые примирили бы обе веры, или о политическом патриотизме, который бы перевесил религиозное противоборство и объединил обе общины. Акбар предпринял попытку пойти первым путем с мусульманской стороны, но его религия была творчеством скорее интеллектуальным и политическим, нежели духовным, а потому не имела шанса на одобрение со стороны сильного религиозного ума обеих общин[145]. Нанак предпринял такую же попытку с индусской стороны, но его религия, универсальная по принципам, на практике превратилась в секту. Акбар также пытался создать общий политический патриотизм, но и эти его старания были обречены на провал. Автократическая империя, построенная по среднеазиатскому принципу, не могла породить желанный ей дух соединением административных талантов двух общин в лице великих государственных мужей, князей и аристократов, которые должны были служить делу создания единой индийской империи; для этого требовалось живое согласие народа, но в отсутствие политических идеалов и институтов, способных пробудить его, народ оставался пассивным. Империя Великих Моголов была творением великим и блистательным, при ее создании и сохранении был использован громадный политический гений и талант. Империя была великолепна, могущественна и плодотворна, можно добавить, что вопреки фанатизму Аурангзеба[146], она была более либеральна и терпима в религиозном отношении, чем любое средневековое или современное европейское королевство или империя; Индия во времена Великих Моголов была сильна в политическом и военном планах, благоденствовала экономически и процветала в искусстве и культуре. Но как все предшествовавшие ей империи, и эта тоже пала, еще пагубней других, рухнула все изза того же – не в результате нападения извне, а распада изнутри. Империя, централизованная в военном и административном отношениях, не в состоянии дать Индии живое политическое единство. И хотя казалось, будто новая жизнь зарождается в регионах, ее потенциальное развитие было сразу прервано европейским вторжением; европейцы перехватили возможность, открывшуюся падением пешв, за которым последовало смятение, анархия и упадок.

Два замечательных творения, созданные в период распада, были воплощением последней попытки индийского политического ума заложить основу новой жизни в старых условиях, но ни одна не оказалась решением проблемы. Маратхское возрождение, вдохновленное Рамдасом[147] с его концепцией Махараштра-Дхармы, воплощенное в жизнь Шиваджи, было попыткой восстановить то из древних форм и духа, что еще понималось и помнилось. Попытказакончилась провалом, как и должны заканчиваться все попытки возродить прошлое вопреки духовному импульсу и демократическому движению, помогавшим ей на начальной стадии. При всей своей гениальности, пешвы не были провидцами и основоположниками, поэтому создать они смогли только военную и политическую конфедерацию. Их планы создания империи не могли привести к успеху, ибо они вдохновлялись региональным патриотизмом, не могли освободиться от этой ограниченности и пробудиться к живому идеалу объединенной Индии. С другой стороны, сикхская хальса была творением поразительно оригинальным и новым, обращенным не в прошлое, но в будущее. Уникальная и ни на что не похожая, с теократическим руководством, но демократической сутью и структурой, она представляла собой первую попытку сочетания глубиннейших элементов ислама и веданты, до времени сделанный рывок в третью, или духовную, стадию человеческого сообщества, но хальса не сумела создать между духовностью и внешней жизнью привод в виде богатой творческой мысли и культуры. Из-за этой недостаточности она началась и закончилась узкой местной ограниченностью, она добилась интенсивности, но осталась без сил для расширения. В то время не существовало условий, которые дали бы ей шанс на успех.

Затем наступила ночь и временный конец всякой политической инициативы и творчества. Вялые старания прошлого поколения имитировать и воспроизвести с рабской точностью идеалы и формы Запада не свидетельствовали о проявлении политического ума и гения индийского народа. Но опять-таки в тумане сумбура маячит возможность новых сумерек, не вечерних, а предрассветных – юга-сандхья. Многовековая Индия не мертва, и она не сказала свое последнее творческое слово; она живет и еще кое-что способна сделать для себя и для человечества. Сейчас к пробуждению стремится не англизированный восточный народ, послушный ученик Запада, обреченный на повторение цикла западных взлетов и падений, а снова древняя, незабываемая Шакти, возрождающая свою глубинную сущность, поднимающая голову к наивысшему источнику света и силы, озирающаяся в поисках полного смысла и широчайших форм своей Дхармы.