Нежелательный контент. Политическая власть в эпоху возникновения новой антропологии - Аркадий Юрьевич Недель

как у подростка, в этом есть что-то жизнеутверждающее. Конечно, любовь прекрасна, но и озабоченность тоже прекрасна.

Анна Наринская: Про озабоченность нам сообщает любой клип Мадонны, а про любовь постмодернизм нам запретил говорить. Умберто Эко в предисловии к «Имени розы» постулировал, что сказать «я вас люблю» невозможно. Мне не нравится этот подход, и я вижу, что Кундера немножко в эту сторону. Это то, что мне в нем не нравится. Он не говорит, что этого нет, но он говорит, что это нельзя сказать. Это дикая важность мысли, дикая важность думания как занятия.

Аркадий Недель: Критиковать писателя, у которого получилось создать хорошую литературу, не имеет смысла. Я всегда воспринимал Кундеру как писателя стеснения и неуверенности. Возможно, потому, что он переехал из Восточной Европы в Западную и как бы должен оправдаться, почему он там нужен, актуален, доказать французскому истеблишменту, французским читателям, что то, что он говорит, важно. Во всех его романах, которые я читал, даже в моем любимом «Бессмертии», этот мотив стеснения есть. И мне не хватает радикальности. Если говорить о сегодняшнем дне, радикальная мысль – это единственное, что может изменить ситуацию и в России, и в Европе, и где бы то ни было.

Метаморфозы публичности

Понятие публичности в политическом и историческом развитии обсуждают общественный деятель Леонид Гозман и философ Аркадий Недель.

Публичность: исторические трансформации понятия и его метаморфозы в медиа и социальных сетях. Появление приватности и публичности в историческом времени. Публичность: политическое и гражданское поле. Общественная дискуссия, сфера коллективного, ясность и гласность. Публичный музей и библиотека, публичный судебный процесс, публичная казнь и публичный дом.

Демократия и негативные аспекты публичности. Работает ли представление о “лидере мнений” сегодня? Кризис публичности и субъектности: актер и зритель меняются местами. Каждый владелец смартфона хочет стать звездой, или Свобода воли в веке новых технологий.

Почему анонимность больше не антипод публичности? Референдумы и голосования: публичные и анонимные аспекты, манипуляции под видом публичных процессов.

Елена Фанайлова: Публичность – это открытость, доступность, коллективность, гласность, прозрачность, ясность. Публичными бывают судебные дела, музеи. Дискуссии бывают общественными. Казалось бы, все признаки демократии в слове «публичность» налицо, история у этого понятия довольно старинная, почтенная, ее обычно связывают с греческими полисами, с фигурой Платона. Но есть ли в этом определении что-то подозрительное для вас, из-за чего публичность оказывается не только достижением и благом, но и вызовом, проблемой?

Леонид Гозман: Я вспомнил, что Цинцинната Ц. в «Приглашении на казнь» Набокова осудили за страшное преступление – непрозрачность. Его приговорили за это к смерти. Мой уровень публичности очень скромный, но это означает резкое снижение приватности. Очень долго человечество шло именно к приватности, когда появились свои постели, свои комнаты и так далее, это было не всегда. Многие описывали Средневековье или античный Рим как место, где человек не оставался один, он все время был на людях. Сейчас все пошло обратно, к публичности. Везде стоят камеры видеонаблюдения, есть программы распознавания лиц. Вы можете в любой момент оказаться не анонимным, это может нарушить планы человека. Это неоднозначные процессы.

Аркадий Недель: Как у любого большого социального феномена, здесь есть и позитивная, и негативная стороны. Но публичность родилась вместе с интимностью. Человечество все время пыталось найти сферы интимного, приватного, и чем дальше, тем больше. Но публичность, как и интимность, – это средство коммуникации. Потому что публичность самая разная, от публичных казней на площадях во время Французской революции, до выступлений по телевизору, митингов, театра и прочего.

Елена Фанайлова: До ристалищ, спортивных состязаний и, извините, публичных домов.

Аркадий Недель: Но это немножко другая публичность.

Леонид Гозман: Доступность. Это тоже доступность. Вы можете пойти смотреть публичную казнь, в публичный дом, на публичную дискуссию.

Аркадий Недель: В публичности необходимы два игрока – тот, на кого смотрят, и тот, кто смотрит. Она всегда строилась на диалектике. В последние пять-десять лет публичность радикально меняется. Если я в Фейсбуке, в Твиттере или Инстаграме, то непонятно, кто я – актер, вышедший в публичное пространство, чтобы на меня посмотрели, либо зритель, который на все это смотрит. Селфи – это тоже публичность, это феномен нашего времени. Еще 30 лет назад не было средств, чтобы я сам из себя делал публичного человека.

Елена Фанайлова: Человек сам предъявляет себя публике, ставит себя на пьедестал, чего раньше не было.

Леонид Гозман: Если акробат на улице 300–500 лет назад показывал, что он умеет, это было то же самое. Это было всегда, сейчас изменились масштабы.

Елена Фанайлова: Тщеславие – вечное человеческое качество, и поиск одобрения у социума.

Аркадий Недель: Сегодня большой Социум поставлен под вопрос. Тот Социум, который был в античности, в Средневековье, в Новое время, даже в ХХ веке, сейчас распадается на бесконечное количество микросоциумов. Каждый Фейсбук, каждое селфи, каждый Инстаграм – это микросоциумы.

Леонид Гозман: Социумов всегда было много – был высший свет, офицерское собрание, еще что-то, и некоторая часть жизни людей происходила без пересечения с другими социумами. Сейчас можно сделать себе мир, когда я выбираю себе френдов, исключаю других, кого-то баню, кого-то приглашаю к себе в друзья. В результате есть лента, где есть люди, разделяющие, условно, мои политические взгляды. Здесь я провожу 30 минут в день, 10 часов в день, эта лента презентирует мне мир. Это ненастоящий мир, это я его сделал. Если у меня не включается рефлексия, а она включается мало у кого, то мне кажется, что все люди так думают. А другому кажется, что все люди думают так, как он. В результате мы резко убираем обратные связи с реальностью, потому что общаемся только с отобранным кругом. Я создал себе мир, он мой, я в него верю, и это самое ужасное. Люди всегда общались со своими – создавали себе миры, но они, по крайней мере, четко понимали, что есть и другие миры. В перестроечное время был мир «Знамени», «Огонька», а был – «Нашего современника», журнала «Москва», и так далее.

Аркадий Недель: Когда были миры, разделенные между «Нашим современником» и журналом «Октябрь» или «Новым миром», там были реперные точки. Я знал, когда читал «Новый мир», какая литература хорошая, а какая нет, я знал, как относиться к литературе, печатающейся в «Современнике», я знал, что рассказы, романы, выходящие в «Октябре», такие-то, у меня были ориентиры. Я более или менее знал, где добро, а где зло. Сегодня этого не существует, потому что в социальных сетях любое мнение