Дух Серебряного века. К феноменологии эпохи - Наталья Константиновна Бонецкая

знать, который чей на ком» (с. 100). Каждый теперь нес на себе крест – тягость судьбы другого; так трое, согласно концепции НЦ, сделались одним: «И это умножение Я, утроение Я – невыносимый ужас для слабого сердца и для ответственности будущего» (с. 100). В действительности никакого, даже психологического, единства – тем более новой соборности – не возникло: безблагодатные обряды повергли участников в «страх», «скорбь», «слабость», «неверие» – одиночество членов НЦ, как свидетельствовала Гиппиус, только усугубилось[732].

В последующие месяцы и годы Мережковские продолжали работать над текстами «Молитвенника». Была составлена вторая редакция «Вечерни», разработан чин Утрени (также в нескольких редакциях), написаны гимны на Рождество, Крещение, Пятидесятницу. В 1905, видимо, году придумали особую «Молитву о времени», выстроенную вокруг темы народных бедствий. К весне 1908 г. оформился чин литургии. Исключив пока этот последний, попробую охарактеризовать в целом творчество Мережковских в области литургического богословия и гимнографии [733]. Какие там наблюдаются смысловые и стилистические тенденции?

Во-первых, эти новые богословы ведут постоянную борьбу с атавистическими (в их глазах) пережитками православия в их чино-последованиях. Из канонических церковных текстов исключается фундаментальная для христианства идея поклонения Кресту: скажем, из известного гимна «Воскресение Христово видевшее…» выброшен центральный стих «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко» (см. с. 729). Соответственно предлагается забыть про аскетическое делание — духовный путь «исторической» Церкви. Знаменитый пасхальный канон Иоанна Дамаскина начинается стихом, смысл которого не укладывается в богословие Мережковских: «Очистим чувствия и узрим <…> Христа»; ничтоже сумняся этот аскетический призыв они исключают из собственного пасхального чина (с. 749). Основоположникам НЦ хочется испытывать одну радость, «веселие вечное», наблюдать «чудеса» и пр. Древние тексты, родившиеся из подвига святых, они заменяют на протестантские красивости, наигранную «детскую» наивность и простоту: «Дай нам огня Твоего, и любви Твоей, и чудес, и крыльев…» (с. 723). В протестантском же духе упразднен концепт приснодевства, а также сопряженное с идеей воскресения представление о сошествии Христа во ад. В текстах, написанных 3. Н-ной[734], преобладают «арианские» имена Христа[735] – «Учитель», «Друг наш, Брат наш, Сын человеческий» (с. 725, 726, II вариант «Вечерни»). Протестантская окраска текстов усугубляется деславянизацией языка и упрощением смысла молитв. «И не вкусим смерти, веруя в Тебя, и на суд не придем, но готовыми войдем с Тобою в Твой чертог жизни вечной» (II редакция «Утрени», с. 730): с интонациями капризных детишек, разыгрывая непоколебимую веру, побеждающую смерть, эти в действительности совсем маловерные, но очень умные люди[736] по-протестантски отрицают дела спасения. Во всех чинопоследованиях доминирует апокалипсическое настроение: «Господи, не замедли. Не замедли, Господи. Господи, не замедли», – повторяют мисты на все лады подобные апокалипсические мантры, рассыпая в пространстве комнаты розы и незабудки…

Поскольку книга Темиры Пахмусс с интересным всякому исследователю «Молитвенником» не у каждого есть под рукой, я приведу здесь несколько выразительных текстов оттуда. Вот написанная 3. Н-ной молитва на Страстную Пятницу, стилизованная под духовный стих, – декадентская поэтесса имела вкус к фольклору (с. 764):

С креста сняли Господа,

Умастили мастями, плащаницей обвили,

Положили во гроб,

Стражу приставили.

А мы надеялись, было…

Вчера, и сегодня, и завтра,

В первый день, и второй, и третий,

Лежит бездыханный,

Мертвец среди мёртвых;

Уста не молвят, уши не слышат, очи не видят…

А мы надеялись, было…

Гроб глубок – не встанет.

Камень тяжёл – не отвалит.

Смерть крепка – не воскреснет.

А мы надеялись, было…

О медлительные сердцем, чтобы веровать!

Крепче смерти Любовь.

Узы смерти, узы мрака, узы ада

Расторгни, расторгни, расторгни, Любовь!

Воскресни, воскресни, воскресни, Господь!

Здесь преобладает евангельско-библейская («Песнь песней») фразеология. А в гимне Рождеству авторские строфы (по-видимому, пера Мережковского) соседствуют с церковным – в сокращении – ирмосом:

Мы увидели звезду Вифлеемскую,

Солнце полночное,

Мы услышали песню Ангелов.

Слава в вышних Богу,

И на земли мир,

В человеках благоволение.

Христос рождается, славьте,

Христос сходит с небес, встречайте,

Христос на земле, возноситесь.

Он в яслях лежит,

Солнце полночное,

Звезда Вифлеемская,

Сын человеческий,

В пустынном вертепе родившийся.

Слава Царю смиренному,

Слава Солнцу полночному,

Слава Христу рожденному

и т. д. (с. 741).

А в молитве из второй версии «Вечерни» явлено самосознание НЦ, – опять-таки здесь голосят капризные детишки (с. 722): «Господи, Христос! Сделай, сделай, сделай, чтоб была Твоя новая, истинная, вселенская Церковь, Церковь Иоанна, Церковь Софии Премудрости, Церковь Троицы Единой, Нераздельной и Неслиянной, – и чтобы шли мы к ней, не уставая, не изнемогая на пути, и дошли, и увидели Ее глазами нашими еще здесь, при жизни…» и т. д. – Ряд гимнографических образцов завершу одной из молитв Св. Троице (с. 743):

Создай, Отец, храм Твой новый.

Спаситель Сын, плотию одень слова наши.

Дух, обнови, укрепи, освяти хотение и делание наше.

Троица Единая, пошли нам нераздельную и неслиянную любовь,

и жизнь нашу темную, Господи, облеки в светлость и радость,

всю облеки, Господи, Господи, Господи!

Единый в Трёх, покрой нас трёх

Единством Твоим, Господи.

В слове и мысли, в деле и воле, в духе и вере

плотью и кровью соедини нас, Господи, Сам.

Открой нас друг другу,

Предай нас друг другу,

Твоей любовью и силой свяжи нас,

Твоей славой и честью венчай нас,

да будем одно в Тебе – ради правды Царства Твоего.

Господи, Господи, Единый в Трёх, освяти нас трёх

Единством Твоим.

Этот весьма рациональный, но при этом пылкий текст 3. Н-ны очень характерен для стиля философской Церкви Мережковских… Очевидно, в качестве гимнографа 3. Н-на сильно уступает блестящей поэтессе Гиппиус, равно и Мережковский – своей ипостаси романиста.

Знакомство с богослужением НЦ лишний раз подтверждает мой тезис о протестантском характере этой последней. То, что в «Молитвеннике» названо «Вечерней», «Утреней», «Литургией» – лишь сухой скелет, кратчайший конспект их православно-церковных первообразов. Ведь в свои чинопоследования Мережковские не включили самую плоть церковных служб – каноны, стихиры, тропари, соответствующие конкретному моменту совершения богослужения. Сложно устроенный ход византийского церковного времени – искусное совмещение суточного, недельного, месячного и годового циклов, на которые к тому же налагается пасхалия, не