Первопонятия. Ключи к культурному коду - Михаил Наумович Эпштейн

class="p1">Между двумя триадами много общего. Сопоставив классовость с самодержавием, легко понять, что это форма государственного правления: монархия или диктатура пролетариата. Между православием и партийностью также есть параллель: вера в высшую идею и верное служение ей. А сопоставляя «народность» самодержавную и коммунистическую, можно заключить, что народность и есть главное в этих триадах, поскольку никаких замен она не допускает. Народность лежит в широчайшем основании всей пирамиды, которая восходит к среднему уровню власти земной, государственно-устроительной (классовость – самодержавие рабочих), а затем – до власти небесной, духовно просветляющей и воспитующей (партийность – вера неверующих). И хотя вершины этих пирамид в царское и советское время были направлены в противоположные стороны, основание у них было общее, «народное».

Национальное и социальное

«Народ», с одной стороны, обозначает национальную принадлежность: «русский народ», «французский народ» и т. д. Но «народ» – далеко не синоним «нации». С позиций идеологии понятие народа позволяет одну, бо́льшую и лучшую часть нации отделить от другой, меньшей и худшей. Народ – это не вся нация, а только та ее часть, которая сама себя кормит и обеспечивает, причем простейшим физическим трудом. По определению советского академического словаря, народ – «основная трудовая масса населения страны (в эксплуататорских государствах – угнетаемая господствующими классами)»[240]. Чиновник или ученый, полицейский или фабрикант, которые тоже трудятся, с этой точки зрения к народу не принадлежат, ибо производят не хлеб насущный, а «надстройку» – идейную, техническую, политическую, образовательную и т. д.

Так понятие «народ» суживает ячейки сети, извлекающей все самое достойное из нации. Зато понятие «народность» эти ячейки опять расширяет. Звание «народного» отпускает грехи тем, кто по рождению и роду занятий не принадлежит народу, но заслужил и выстрадал это право всей сознательной жизнью. Пушкин по рождению далек от народа, но стал подлинно народным писателем, как и Гоголь, Некрасов, Толстой, не говоря уж о дворянах-революционерах, которые выражали подлинные интересы народа даже лучше, чем сам народ.

Получается, что словом «народ» из нации вычитается часть людей, которая словом «народность» к ней опять прибавляется, но уже в меньшем количестве. Белинские и Плехановы прибавляются, а помещики, чиновники, промышленники, священники вычитаются, остаются в разности между нацией и народом. Или, с противоположной, консервативной точки зрения, популярной уже в постсоветский период, Победоносцевы и Столыпины прибавляются к народу, а Ленины, Сталины, большевики и прочие революционеры и террористы вычитаются. Так что народ всегда хоть чуть-чуть меньше нации, чтобы сохранялся некий руководящий принцип, из кого нация должна слагаться, а из кого нет.

Как известно, в рыночной экономике число трудящихся всегда несколько меньше числа трудоспособных – безработица сохраняется как резерв для здоровой конкуренции. Вот так и в России часть нации в идейном смысле обречена на безработицу, чтобы за доходное место «народа» шла с переменным успехом здоровая конкуренция со стороны то левых, то правых, то бедных, то богатых. То Ленин народнее всех, то, наоборот, дальше всех от народа. Правда, в этой конкуренции, в отличие от рыночной, у бедных и необразованных всегда было больше шансов.

С другой стороны, понятие народа не только меньше нации, но и гораздо шире. Включая социальное измерение, всех тружеников и их заступников и выразителей, оно простирается на разные нации, кристаллизуя в себе «соль земли». «Вся власть – народу!» «Положить конец эксплуатации трудового народа!» «Марш, марш вперед, рабочий народ!» Народ есть как бы природно-трудовое начало человечества, та причина, которая должна стать целью. Оттого в обеих триадах народность стоит на высшем месте восходящего ряда ценностей.

Понятие «народ» оказывается удивительно емким и двусмысленным: народ есть начало и конец всего, глубочайший национальный исток и высочайшая социальная цель. В своей всеобъемлющей правоте и завораживающей цельности слово «народ» родственно слову «правда», которое объединяет два смысла: истина и справедливость. Как писал народник Н. К. Михайловский, «кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое»[241]. Точно так же и слово «народ» соединяет два смысла: истина национальной принадлежности и справедливость социального мироустройства. И подобно тому, как слово «правда» легко подменяет простую истину фактов высшей справедливостью обобщений, так и слово «народ» легко подменяет национальное социальным. Если же учесть, что правдолюбцы в России оказывались, как правило, и народолюбцами, тогда тем более понятно, что общего в «правде» и в «народе» и почему именно народ воспринимается как носитель правды. Перефразируя Н. К. Михайловского, можно сказать, что только в русском языке бытие нации и социальная справедливость именуются одним словом и как бы сливаются в одно целое. Это и есть народ – национальная общность как воплощение социальной справедливости. Народность – это такое свойство культуры, в котором выражается ее национальная самобытность и одновременно прогрессивная устремленность трудящихся масс.

В. Белинский в своих статьях неутомимо подчеркивал, что народность не следует путать с простонародностью, то есть сводить ее к изображению национальных низов и их этнографического быта. Н. Добролюбов, наоборот, ясно указывал, что народность нельзя путать с национальностью, а нужно выводить ее из запросов социальных низов и укреплять «партию народа» в литературе. Если Белинский протестовал против социального сужения понятия народности («мужики»), то Добролюбов – против национального сужения («русичи»). Но все эти противоположные толкования не только не сталкивались в категории народности, но расширяли ее место в российском самосознании, поскольку отвечали одновременно и национальной гордости великороссов, и законным требованиям угнетенных масс. Так что само понятие «народ» своим двойным смыслом упорно вело к образованию социально-национальной общности – «социалистической нации», «родины трудящихся», «пролетарского отечества», то есть такой «новой исторической общности», где социальное и национальное образуют неразрывное тождество.

Правда, ради этой задачи пришлось социальное и национальное плотнее подогнать друг к другу. Пришлось отсечь от нации те избыточные слои, которые не вмещались в понятие социальной справедливости, а от общества те слои, которые тяготели к национальной обособленности, к образованию замкнутых этнографических мирков, чтобы образовалась единая нация-социум. Если верно, что в начале было Слово, то таким словом, сотворившим Россию ХХ века, было слово «народ», по воле которого нация сократила себя до социального низа, а социальные низы разных наций сложились в один народ. Слово сбылось, как пророчество. Можно даже сказать, что вся кровавая российская история последних веков была историей понятия «народ», его упорной воли к воплощению.

Слово «народность» плохо переводится на другие языки. Взглянем хотя бы в русско-английский словарь: там «народность» – это «national character», «national traits». Но разве народное – всего лишь национальное? Тоталитарная идея тем самым перемещается в плоскость обыкновенного национализма, лишаясь своего второго