Земля и грёзы о покое - Гастон Башляр

методы, намного увеличивающие сбор винограда: существуют равнины с дождевым орошением виноградников. Греза о вине такие края не посещает. Для того, кто грезит о субстанциях в их глубинных процессах, вода и вино – враждебно настроенные жидкости. Смешивает их уже медицина. Разбавленное вино, вино, разбавленное водой[435] – добрый французский язык здесь не ошибается, – это поистине вино, утратившее мужское начало.

III

А теперь, перелистывая какую-нибудь старую книгу, где история мира прослежена вплоть до сердцевины субстанций, мы порою можем случайно встретиться с растительной алхимией. Такая алхимия промежуточного царства дает передышку мудрецу. Металлические силы здесь ослабевают, а трансмутации происходят благодаря пассивности. У каждого из трех царств алхимической жизни – минерального, растительного и животного – есть свой царь. В этой короткой главе мы порассуждаем лишь о господствующих сущностях. Золото – царь металлов, лев – царь животных. А вот царица промежуточного мира – лоза. Тем самым желающий обрести воистину иерархический взгляд на растительность должен будет обучиться великим истинам алхимической жизни. Но чтобы описать всю эту царскую ботанику и объяснить презрение алхимиков к травам, потребовалась бы целая книга.

Мы же попросту рассмотрим сродство между тремя основополагающими жидкостями.

В минеральном мире работает ртуть, принцип всякой текучести, принцип, наделяющий воду – всегда немного тяжелую – какой-то изворотливостью. Ртуть философов – это ученая вода, растворяющая все, к чему не может подобраться вода источников.

Животная жизнь также обладает собственной благородной жидкостью, и это кровь, элемент само́й жизни, принцип ее силы и длительности, закон расы. Мы вряд ли поймем ее первенство после того, как физиология приучила нас к концепциям жизни нервов. Как показал Габриэль Одизьо[436], поэты утратили верность изначальности субстанциальных грез и пользуются образами крови вкривь и вкось. Но у алхимических образов иная мерка![437]

Что же касается растительной жизни, которая столь часто истощается или преснеет благодаря излиянию водного начала, – жизни почти всегда без сил и без ресурсов, то в своей царице, в лозе, она все-таки находит откровение творящей жидкости.

Сколько поэтов, считая, что они живут только в мире метафор, воспевали вино как растительную кровь! Алхимия говорит иным тоном. Именно здесь правдивая метафора демонстрирует все свои способности к заключению сделок. Так, с равным успехом говорят: «вино есть кровь лозы» и «кровь – это животное вино». И в роли естественного посредника между окраинными царствами, между располагающимися по краям благороднейшими жидкостями, между питьевым золотом и кровью выступает вино. Как утверждает еще одна книга:

Квинтэссенция охотно присоединяется к другой квинтэссенции. Золоту, представляющему собой сию металлическую квинтэссенцию, потребны повозка или медиум, чтобы сочетаться с растительной водой жизни, а через эту последнюю – и с человеком; ибо если между золотом и вином наличествует большое расстояние, то между золотом и человеком оно еще больше, однако оно мало между вином и человеком, так как вино необходимо для поддержания его жизни. Стало быть, необходимо, чтобы золото сочеталось с животной природой философическими путями и благодаря духу вина, который делает его универсальным… ибо какую бы внешность ни принимало наиболее компактное тело (золото)… оно может служить восстановлению и сохранению сил слабейшего из созданий[438].

Выходит, что искусство адептов, занимавшихся поисками молодости упомянутыми путями царицы растительного мира, доверяясь из ряда вон выходящей универсальности вина, его вселенской силе и космической функции, состоит в соединении золота с вином. И еще: разве мы забудем, что для алхимика солнце – это золото Небосвода в наиболее выразительном смысле этого слова? Такое солнечное золото, относящееся к более тонкой стихии, чем земное, потоками струится по зреющим гроздьям! Лоза представляет собой магнит. Она притягивает солнечное золото, она соблазняет астральное золото алхимическим браком. Разве она не наставляет алхимика в искусстве превращать вино в магнит для земного золота? Здесь мы попали в самое средоточие материального образа, привлекающего всех пчел метафоры.

Впрочем, сколькими тайнами еще окружено вино алхимиков! И прежде всего, вот величайшая и бездонная тайна: откуда у вина может быть столько цветов? Почему оно бывает красным или же золотистым? Как оно может быть отмечено именно знаком золота или знаком крови? У величайшей из трансмутаций, у трансмутации старого золота в человеческую молодость поистине два полюса.

IV

Итак, в эпоху Алхимии метафоры были неотделимы от трансмутаций. А психологический опыт дублировал опыт алхимический. Алхимическая мысль доказывает нам обратимость метафор. Белое вино – это питьевое золото. Красное вино – своего рода кровь. Это уже не образы, а виды космического опыта. Когда алхимик ищет квинтэссенцию минерала, он прислушивается к наставлениям природы, подарившей нам вместе с вином квинтэссенцию растительного мира. Чтобы убедиться в этом, перечитаем следующий фрагмент из «Руководства» Ле Крома (р. 23):

Тимаген: Скажите мне, пожалуйста, какое из растений дает наилучшую квинтэссенцию?

Аристипп[439]: Лоза, будучи Царицей лекарственных растений, представляет нам эту квинтэссенцию в своем вине, в превосходнейшей из жидкостей, и квинтэссенция эта приспосабливается к нашему темпераменту лучше, чем квинтэссенции других растений, потому что она соответствует нашему естественному теплу и удерживает мало свойств земли: приготовленная как следует, именно в силу этих качеств она способна исцелять все болезни человека, а также увеличивать его тепло. Универсальная, она разогревает темперамент влажный и холодный и освежает горячий и сухой.

Продолжая диалог, Аристипп сначала упоминает молодость вина, а затем незаметно переходит к спагирической[440] панацее. Хорошее доказательство непрерывности образов материи! То, что вино и разогревает, и утоляет жажду, то, что ему присущи всевозможные противоположные свойства, как раз и возводило его на уровень архетипа панацеи в эпоху, когда наиболее непреложным признаком здоровья считалось умеренное тепло. Но, возможно, существуют и более тонкие противоположности, возбуждающие более хвастливые виды диалектики, без конца обменивающиеся своими ценностями. Что же касается нас, то мы с восхищением обнаруживаем в своем бокале диалектику изысканного и укрепляющего. Перед лицом такого противоречия мы обретаем уверенность в том, что нам принадлежит великое богатство земли, субстанция естественная и глубинная, один из архетипов мира материи!

V

Да-да, субстанциям свойственны первичные типы совершенно так же, как и формы. Вино – субстанциальный архетип мира материи. Оно может быть великим или малым, грубым или деликатным, крепким или легким, но непременный его признак – чистота. Как сказал один алхимик, лоза оставляет в земле «проклятые мерзости». Если в пылу своего бурления вину удается увлечь за собой «многое множество» (la multitude du moult), то оно уносит в свою субстанцию принцип собственного очищения. В бродильном чане из венозного оно становится артериальным,