Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг. - Элиас Лённрот

несмотря ни на что девушку сосватают. И в самом деле, навстречу мне из Вуоккиниеми шли свадебные гости.

Из свадебных обычаев: подарки при сватовстве. На свадьбе у невесты просят разрешения войти в дом. Же­них дарит родственникам зеркальца, расчески и тому по­добное. Невеста трижды кланяется жениху [...][143]

ПУТЕВОЕ ОПИСАНИЕ

В продолжение всей свадьбы жених, чтобы подчеркнуть свое особое положение, сидит в высокой бархатной шап­ке. Невеста плачет перед каждым родственником и перед знакомыми, и те одаривают ее кое-какими подарками, в ос­новном четырьмя — восьмью гривенниками серебра, но, бывает, и копейками. Плач продолжается целый день, пре­вращая свадебное веселье в скорбь о предстоящей разлу­ке. Когда вечером новобрачные ложатся спать, невеста разувает жениха и берет себе деньги, которые тот поло­жил в сапоги уже заранее; она помогает ему также раз­деться.

Договариваются о приданом, если его не определили ранее. Отправляясь из дома невесты, поют по дороге обыч­ные песни. Патьвашка должен позаботиться о том, чтобы не было никакой порчи. В доме жениха их встречают сва­дебными песнями, и пока поют, лицо невесты должно быть скрыто от всех платком, наброшенным на голову. Укры­тая таким образом, она беспрерывно всем низко кланяет­ся. Когда песня кончается, она снимает платок с лица. Жених подводит невесту к своим родителям. Невеста кланяется им в ноги (первое приветствие), жених тоже кла­няется. Едят. Молодые едят после всех в отдельной ком­нате. Пьют чарку за невесту — две рюмки, дарят деньги — по двадцать, сорок н восемьдесят копеек. Всю первую не­делю, а то и дольше молодая должна низко кланяться всякому, кого встретит. Кроме того, каждый вечер ей приходится несколько раз припадать к ногам родителей мужа и просить разбудить ее и мужа, чтобы не спали слишком долго. А утром, одевшись, она опять кланяется и благода­рит их за эту услугу.

Начиная с Кивиярви идут красивые лиственные леса и много ламбушек; за четыре версты отсюда Пахкомиенваара — всего три дома, за пятнадцать верст — дома Айонлахти и Каркуярви. Хозяин Каркуярви родом из Мухос[144] но его почти невозможно отличить от русского карела, разве что по выговору. Отсюда до Чена десять верст, дальше до двора Аканкоски полторы версты, частью по воде, частью по суше. И далее до Вуоккиниеми по суше четыре версты. Из-за дождя мне пришлось остаться ноче­вать в Каркуярви. В Чена я пробыл две ночи. На троицу приехал в Вуоккиниеми, заходил в несколько домов, в трех местах меня угощали чаем, а вином еще чаще.

Игра в баски [бабки]. Каждый укладывает камешки в ряд. Затем отходят от них на определенное расстояние и по очереди бросают в них камнем. Сбитые камешки каж­дый забирает себе. Кто после первого захода не сбивает всех камешков, тот может бросить с противоположной сто­роны, с места, куда долетел его камень — это всегда при­мечали. Ясно, что любой мог проиграть столько камеш­ков, сколько поставил, не больше. [...]

Деревня Вуоккиниеми расположена между озерами Куйтти и Ламмасъярви и летом являет красивый вид. До­вольно высокая гряда разделяет деревню на две части, так что с одной стороны деревни другая не видна. Река Ливойоки с востока образует мысок, на котором стоит всего один дом. За рекой находятся пастбища нескольких домов. Каждый вечер из деревни плывут туда на лодках с подой­никами, доят коров, разжигают дымокур, остаются до ут­ра, снова доят коров и отпускают их пастись, а сами воз­вращаются на день домой.

Вместе с доярками я отправился из деревни, чтобы сле­довать дальше, в Костамуш[145], которая находится в сорока верстах отсюда. До пастбища я шел с людьми, а дальше мне предстояло идти на ночь глядя совсем одному. К пол­ночи я прошел половину пути и остановился у избушки для косцов. Хотя я и устал, но ребяческий страх, что кто-то может преследовать меня с целью ограбления, не по­зволил мне здесь заночевать. Поэтому я прошел дальше, завернул в лес и попытался заснуть на мху. Но из-за ко­маров это оказалось невозможным. От их великого множе­ства вокруг было просто черно, так что с каждым вдохом их можно было набрать полный рот. Я снова отправился в дорогу, прошел около десяти верст и, вконец уставший, решил соснуть. Я нарезал большую груду веток, улегся, укрылся ветками, повязал на голову шейный платок и ре­шил, что теперь-то я защищен от комаров. Но все было напрасно. Они добрались до меня, как ни старался я за­щитить свое убежище. Тут я впервые пожалел о трубке, оставленной на лето в Каяни. Правда, дым костра разо­гнал бы комаров, но тем самым я мог бы обнаружить себя, а этого мне не хотелось. Мой путь проходил в основ­ном через выжженные под пашни земли и лиственные ле­са, оттого и такое несметное количество комаров. Намного охотнее я ночевал бы при самом сильном морозе, чем тер­петь такие муки, равных которым я не испытывал даже зимой в Лапландии, когда спал на голом снегу. Утром я пришел в Костамуш, расположенную на берегу озера с таким же названием. Деревня состояла из десятка до­мов, многие из которых хорошо отстроены, а два — даже богато. Мне сообщили, что в одном из тех домов мужчина болел заразной венерической болезнью, поэтому я остано­вился в другом, у Микитты. На следующий день меня по­звали на чай в другой дом, а потом еще не раз приглаша­ли. Самовар... Руны, сказки, пословицы и т. д. записывал четыре дня. Отсюда по воде добираются до озера Куйтти, Алаярви и в Кемь. [...]

Костамуш. К дочери Микитты сначала сватался млад­ший сын Дмитрея, затем — сын Васке. Дмитрей сказал: «У нас в доме, кроме счетных досок, нет другого хлама». У меня спросили, которому я отдал бы предпочтение. Я из­бежал прямого ответа, но похвалил сына Васке, не пори­цая и сына Дмитрея. «Но он такой сорванец, в поездках всегда чего-нибудь натворит, — сказал отец невесты. — Мальчик лучше непоседа, жеребец — неусмиренный, а из дочерей — тихоня». Не хотели брать плату за еду и постой, говорили: «Не знаю, следует ли брать».

Пятнадцать верст до Контокки шел один по хорошей тропинке. Зашел к Саллинену, один из братьев которого жил в Финляндии, около Торнио. Сам он тоже какое-то время был лютеранином, а ныне опять перешел в право­славие. В свое время он сбежал с военной службы, с персидской границы. Их было двое. За ними была погоня, но они встретили какую-то женщину верхом на лошади, и та отдала им свою лошадь. По дороге зашли в дом, где