Суси-нуар 1.Х. Занимательное муракамиЕдение от «Слушай песню ветра» до «Хроник Заводной Птицы» - Дмитрий Викторович Коваленин

– А чтоб заметнее было. Так, говорят, денег больше получается.

– Ага. Значит, панк как бизнес? – уточняет он. И качает головой: – No future…

Усмехаюсь в пиво. Интересно, что бы сказал на это сам Шнур?

День 3: Холмск – Невельск (2 июля)

С утра берём курс на Холмск – и по выезде из города, как обещано, посещаем местную свалку. Уже за пару километров до «спецобъекта» в воздухе повисает сизовато-белёсый дым – и чем ближе, тем гуще.

Наконец машина останавливается. Перед нами – огромный пустырь, обнесённый забором, на воротах шлагбаум. Время от времени шлагбаум поднимается, из-под него выползает огромный пустой грузовик и, взрёвывая как вечноголодный трицератопс, трюхает в сторону города. Едко пахнет жжёной бумагой и «какой-то хиной» – точь-в-точь, как в каморке у Человека-Овцы.

– Ох, не знаю, пустят ли! – беспокоится Ирина, наш координатор. – Раньше сюда иностранцам было нельзя…

Пускают. Под торжественную клятву никогда в жизни не показывать это по японскому телевидению.

Въезжаем в ворота и через полсотни метров останавливаемся посреди пустыря. Слева и справа горят, чадя и хищно попискивая, груды картонных ящиков с надписями чуть ли не на всех языках, кроме русского. Везде, где только нет огня, табунами пасутся упитанные вороны. Цудзуки в восторге хватает фотоаппарат и скрывается в сизом дыму. Вместо него из клубов выплывает бомжеобразное существо женского пола и, озираясь, точно впавшее в склероз привидение, обращается к Мураками, вылезающему из машины с видеокамерой через плечо.

– Ага! Журналисты? Снимать приехали? А жопу мою не хотите снять?

Я автоматом перевожу.

– Нет… Спасибо, – вежливо отвечает писатель.

– Чё снимаете? Снимать больше нечего, да?

Боевая Ирина берёт дипломатию на себя. Мураками медленно отходит от машины и в прострации озирает пепелище.

– С ума сойти! – только и повторяет он. Почему-то язык не поворачивается спросить, что он обо всём этом думает. Может, сравнивает это со свалками у себя на родине, где жгут в основном полысевшие автопокрышки, но уж никак не бумагу – ибо, как талдычит японская реклама, «даже из одного пакета от молока получается три пачки карманных салфеток»? Или с восточной рачительностью поражается, сколько пахотной земли расходуют зря? А может, сочиняет героя очередного романа – профессора, который изобрёл самоуничтожающийся мусор и получил за это Нобелевскую премию? Кто его знает. Возможно, когда-нибудь мы об этом ещё прочитаем.

– И что, эти люди круглый год тут живут? – интересуется писатель, возвращаясь из медитации. Только слепой не заметит, что некоторые кучи особо крупного мусора тут и там подозрительно напоминают звериные норы.

– Похоже на то, – отвечает Ирина.

– Но ведь зимой здесь морозы до минус тридцати!

– Зато бесплатного топлива – завались… – резонно замечает Цудзуки, отчего-то вернувшийся со стороны, противоположной той, в которую уходил. И с гордостью покорителя амазонской сельвы сообщает, что его чуть не покусала бешеная собака. На чём, собственно, все и решают ехать дальше.

Час спустя заезжаем по безумному серпантину на высокую сопку – и перед глазами распахивается море. Машина останавливается на пологой вершине у небольшого обелиска – старой зелёной пушки, слепо целящейся в пустое синее небо. Цветы у подножия – на удивление свежие.

Здесь, на Холмском перевале, шло последнее крупное сражение за Южный Сахалин. Порт Холмск (Маока) был мощнейшим японским форпостом. Местное японское командование, поняв, что война проиграна, спешно эвакуировалось – и, чтобы выиграть ещё хоть немного времени, велело солдатам держать оборону насмерть. Бои продолжались несколько суток. 22 августа 1945 года умерло больше всего народу с обеих сторон. А 23-го разбитые наголову японцы объявили капитуляцию. И на том завершилась, пожалуй, самая кровавая русско-японская бойня за всю историю Сахалина. Как и положено по военной статистике, у нападавшей стороны погибло втрое больше, чем у оборонявшейся.

Если хорошенько потоптаться по сопке, можно отыскать остатки блиндажей, окопов и даже овальный железобетонный дот метра четыре в длину.

– Сегодня к «пушке» приходят и русские, и японцы, – рассказывает Ирина. – Особенно в августе. Кто цветы принесёт. Кто просто постоит-помолчит. Слишком много народу тогда полегло. Да и теперь всё слишком перемешалось…

«Смешно? Не правда ли, смешно, смешно…» – крутится в голове хриплый, с детства знакомый голос.

Ещё через полчаса въезжаем в Холмск. На центральной улице выходим из машины и пешком бредём по дороге к порту.

– А вот на этом месте раньше был городской телеграф, – показывает Ирина на какую-то высотку. – Последнее здание, которые оставили японцы при отступлении. Точнее, не совсем оставили…

– А! – вспоминает Юми-сан. – Это вы про девушек-телефонисток?

– Так у вас об этом известно?

– Не очень широко, но я где-то читала.

Я снова слушаю известную сахалинскую историю о шести японских телефонистках, которые оставались на осаждённом холмском телеграфе до последней минуты, поддерживая связь с Японией, – а затем, сообщив, что война проиграна, все как одна проглотили ампулы с ядом.

– А вы знаете, что одна из девушек не умерла? Об этом даже у нас не все знают.

– Да? Но почему?

– Видимо, испугалась да как-то не так ампулу раскусила… Что-то вроде того.

– И что с ней стало? Вернулась домой или в России жила?

– Неизвестно…

Забираемся на портовый виадук. По левую руку причалил паром из Ванино. Цепочка пассажиров среднеазиатской наружности проходит таможенный контроль. У каждого на плечах по тяжеленному, в половину человеческого роста мешку.

– А это что за люди? – интересуется Мураками. – Носильщики?

Подыскиваю слова, чтобы объяснить наше понятие «мешочник».

– Что, вот так, мешок на спину – и через всю страну? – удивляется писатель.

– Ну да. Самолётом до Хабаровска, поездами до Ванино, и морем – сюда. Иначе до острова хорошие фрукты не добираются. Гниют, да и на транспорт расходы такие, что не заработаешь ни черта.

– С ума сойти…

По правую руку убегают до самого горизонта ветки железнодорожного полотна.

– Две трети железных дорог Сахалина – около 700 километров – японские узкоколейки, – говорит Ирина. – Кое-что на широкую колею переделывают – но в основном на юге, вокруг больших городов. Газ же и нефть, наоборот, добывают на севере. Поэтому здесь, в Холмском порту – единственная станция, где приходящим с материка товарным вагонам меняют шасси и пускают дальше по острову. Иначе никакое оборудование просто никуда не доедет…

– Сколько же лет этим дорогам?

– А это где как. Что совсем устарело – подлатывают время от времени. До сих пор ведь проще было японское ремонтировать, чем своё с нуля строить. Посмотрим, что дальше будет, – Ирина скептически усмехается. – Может, скоро на какой-нибудь «американский стандарт» перейдём…

* *