Философская топология русской культуры - Сергей Александрович Азаренко

материальная основа. Культура сохраняет, но не так, как это делает техника, которая, чтобы сделать вещь долговечнее, добавляет к ней специальное вещество. Здесь вещь с самого начала становится независимой и от своего производителя, и от своего потребителя, и от своего «первоисточника» в силу самополагания творимого, которое сохраняется в себе. Культура отбрасывает все случайное и наносное, но сохраняет все то, что способно, говоря словами Ж. Делёза, «само собой стоять». Стоять само собой – это не значит иметь фундамент, верх и низ и стоять прямо, это значит иметь способность, благодаря которой однажды сотворенное составное целое, в данном случае состоящее из культурных образцов, сохраняется само в себе. Культуру сопоставляют с памятью коллектива, она и несет в себе тот или иной памятник, но культура не тот памятник, который увековечивает собой нечто прошлое, она есть блок нынешних ощущений и действий, которые обязаны своим сохранением исключительно самим себе и сообщают событиям прославляющее его составное целое.

Культура – это совокупность образцов человеческой практики, существующих как будто бы до человека и в отсутствие человека. Но во всех случаях образцы не лишены зависимости от человека. Образцы или общезначимые смыслы содержатся в культуре, но их не сохранить, покуда человек сам не «станет» ими. Он не просто находится в культуре, он становится вместе с ней, становится в процессе воспроизводства образцов. Человек – это не просто носитель культурных образцов, человек есть становление образцами. Суть культуры-памяти не в поминании, а в способности сообщать будущему те стойкие позиции, которые воплощают в себе события. Так, памятник не актуализирует событие, а инкорпорирует или воплощает его; он сообщает ему тело и жизнь. Феноменология становится феноменологией культуры, потому что имманентность опыта «трансцендентального субъекта» нуждается в выражении посредством «трансцендентальных функций», которые не только детерминируют сферу опыта в целом, но и непосредственно здесь и теперь пересекают наш жизненный опыт и воплощаются в нем, образуя живые ощущения и действия.

Науку Гуссерль описывает как своеобразную и архетипическую форму традиционной культуры, которая при этом наделена существенным преимуществом по отношению к другим культурным образованиям. Наука не может замкнуться ни в одной определенной исторической культуре, поскольку обладает универсальной истинностной значимостью. Кроме того, наука являет собой образцовый пример, который должен ориентировать культуру, будучи ее идеалом. Культура и традиция «истины», продуцируемой в науке, есть наиболее глубокая и чистая история. Только чистое смысловое единство такой традиции в состоянии обосновать ту преемственность, без которой не было бы подлинной истории, а был бы один лишь эмпирический набор конечных и случайных единств. Движение «истины», которое хочет описать феноменология, есть движение конкретной и своеобразной истории, чьими основаниями являются акты темпоральной и творческой субъективности, основывающиеся на чувственном мире и жизненном мире как мире культуры. Исторический прогресс в науке осуществляется через постоянное повторение собственных достижений.

Согласно Э. Гуссерлю, существование какой-либо культурной формы возможно только благодаря традиции. Производство же самой культурной формы происходит исключительно внутри творца и при этом принадлежит исключительно духовному пространству. Но что значит «принадлежать духовному пространству»? Это значит, что произведенное содержание не психично и не существует только в сфере частного сознания, оно существует в качестве объективно сущего для «каждого» и обладает во всех своих особенных формах своеобразным, сверхвременным для всех людей, доступным бытием. И в дальнейшем любые кем бы то ни было произведенные новые формы на основе этих форм тут же принимают такую же объективность. Объективность эта «идеальна», и она присуща целому классу духовных образований культурного мира. Произведения этого рода, полагает Гуссерль, не обладают, в отличие от инструментов техники, повторяемостью во многих сходных друг с другом экземплярах. Так, теорема Пифагора существует лишь в качестве единичной данности, как бы часто и даже на каких бы языках ее ни выражали. Все тела мира имеют в нем пространственно-временную индивидуацию, но культурная форма, или «идеальная предметность», существует благодаря «двуслойным повторениям» и в итоге благодаря тому, что ее чувственно воплощает. Речь идет о языке, ибо при его посредстве «идеальная предметность» из изначального внутриличного истока, находящегося в творце, достигает идеальной объективности.

Но как языковое воплощение из внутрисубъективного состояния делает образование объективным, таким, что оно становится для всех понятным и общезначимым? Живя, человек сознает мир, сознает его как горизонт своей жизни, как горизонт «вещей», его действительных и возможных интересов и занятий. При этом сознаются и люди внешнего горизонта – как Другие, с которыми он находится во взаимном понимании и общении, а тем самым в некоем роде общности и одновременно знании об этом совместном бытии. «Так же, как и я, всякий другой человек,– и именно как таковой он будет мне и другим понятен,– обладает своим сочеловечеством вообще, живя в котором, он себя сознает»[19]. К этому горизонту человечества принадлежит язык. Только через язык и его фиксации как возможные сообщения горизонт человечества является открыто бесконечным, каковым он всегда существует для людей. Всё имеет свои имена, и объективный мир с самого начала есть мир для всех, мир, который «каждый» имеет в качестве горизонта.

Мир, о котором мы говорим, с одной стороны, и язык – с другой, нераздельно переплетены, хотя и имплицитно, и всегда уже осознаны в своей неразделимой связанности. Но как внутрипсихически конституированный образ обретает статус интерсубъективного бытия в качестве некоей идеальной предметности? Изначально произведенное в его исходной очевидности не дает никакого стойкого содержания, могущего обладать объективным бытием. Возникшая очевидность преходяща, так что имеющаяся активность сознания тотчас может переходить в текучую пассивность. Вместе с тем она может быть вновь пробуждена к жизни, поскольку в пассивность сознания входит и возможная активность повторного воспоминания.

Теперь там, где интенционально произведенное есть «вновь-вспомненное», параллельно с активным «вновь-воспоминанием» прошлого с необходимостью вступает активность действительного производства, и при этом возникает очевидность идентичности. Одновременно с этим оказывается учрежденной способность произвольного повторения образовавшегося содержания в цепи повторений при очевидности его тождества. Но и этим еще не преодолевается субъективность очевидности. Преодоление возможно только, как полагает Гуссерль, на уровне «языкового сообщества». В контакте взаимного языкового понимания первоначально произведенное отдельным субъектом будет потом активно воспринято и понято другими. Созданное содержание, сохраняя тождественность, распространяется от одного лица к другому, и в понимательной цепи этих повторений очевидное переходит как таковое в сознание другого.

«В единстве сообщающегося сообщества многих лиц многократно воспроизведенные образы будут осознаваться не как одинаковые, но как один общий»[20]. Передача того, что первоначально произведено в одном человеке, другим первоначально воспроизводящим людям еще не полностью обеспечивает конституирование объективности идеального образа. Устойчивое существование «идеальных предметов» обеспечивается