Ранние тексты. 1976–1990 - Борис Ефимович Гройс

цепляется за иллюзию единства профанического мира. Поэтому философия остается пассивной перед лицом перемен.

Кенотический анализ отказывается от образа философа, погруженного в профаническое и в то же время созерцающего его извне как ориентир для своего мышления и действия. Кенотический анализ отказывается от трансцендентализма. Он не ищет трансцендентальных условий для понимания времени, истории, искусства и т. д. Кенотический анализ ищет условий для творческого акта, формирующего историю, искусство и т. д. Для творческого акта, формирующего само время, эти условия – практические условия, лежащие, впрочем, в сфере «внутреннего». Но не «вечного внутреннего» философии. А такого «внутреннего», которое устанавливает свою связь с «внешним», или, иначе говоря, с вещным аспектом существования той сферы ясного смысла и очевидности, с которой это «внутреннее» соотносится. Кенотический анализ рассматривает страдание и добродетель как такое практическое условие существования философии. И тем самым расчищает путь для новой области исследования: области корреляции между «внутренним» и «внешним», осуществляющейся во времени и посредством времени.

Истоки и смысл русского структурализма

Статья печатается в сокращенном виде

Игорь Суицидов

Структурализм в современном русско-советском обществе представляет собой нечто большее, чем просто один из методов описания и реконструкции мировой истории и населяющих ее культур. Структурализм удовлетворяет не научные, а, скорее, метафизические потребности граждан этого общества. В книгах современных русских структуралистов: Лотмана, Топорова, Иванова, Аверинцева, Успенского и многих других – читатель ищет прежде всего ответы на первые и последние вопросы: что есть мир в целом? как он раскрывается человеку? как человек должен жить в мире?

Претензия гуманитарных наук на устранение и замену собой метафизики характерна не только для России: гуманитарные науки энергично осуществляют свою экспансию в Европе и в США. Но если в других странах они встречают определенное сопротивление, поскольку метафизическая традиция продолжает там свое существование и, кроме того, бурно развиваются позитивные науки и искусство, то в России сопротивление почти начисто отсутствует. Собственной метафизической традиции у России нет, религиозная традиция подверглась структуралистской обработке уже о. Павлом Флоренским, а развитие искусства и позитивных наук сильно приторможено, и, кроме того, и художники, и ученые лишены возможности формулировать в явном виде метафизические и общеметодологические предпосылки своих конкретных достижений. Единственная официальная доктрина, призванная отвечать на первые и последние вопросы, – диалектический и исторический материализм – является, по существу, гуманитарной наукой с определенной методологией, превратившейся в идеологию. Структурализм в качестве соперничающей методологии исходит в своей деятельности из общих предпосылок, свойственных всем гуманитарным наукам, а поэтому встречает вполне подготовленную аудиторию. В настоящее время он сам превратился в идеологию, более популярную в широких кругах интеллигенции, чем официальная идеология. В ходе этого превращения специфические особенности структуралистского метода, по сравнению с другими методами гуманитарных наук, отошли на второй план и выявились основные предпосылки гуманитарных наук в целом. Методологическая чистота не была присуща русскому структурализму с самого начала. Теперь же она оказалась устраненной окончательно. Осталось лишь одно методологическое требование: рассмотрение истории с позиций культурной типологии. Это требование, однако, характерно не только для структурализма, но и для различных форм герменевтики, культурной антропологии, социопсихоанализа, теории исторических циклов и т. д. Короче говоря, для всех методологий, появившихся в гуманитарных науках после отказа от эволюционизма XIX века. Поэтому, прежде чем описать специфическую роль структурализма в современном русском обществе, следует рассмотреть природу и предпосылки гуманитарных наук в целом.

I

Большинство серьезных исследователей (например, Эрвин Панофский, Ханс-Георг Гадамер и Арнольд Тойнби) полагают, что современная концепция гуманитарных наук возникла в среде итальянских гуманистов эпохи Возрождения, а окончательно сформировалась в эпоху немецкого романтизма в конце ХVIII – начале XIX века. С самого начала эта идея была противопоставлена, во-первых, метафизике и, во-вторых, господству позитивных наук о природе. Возрождение открыло многообразие человеческих культур. Наука Возрождения отреагировала на это открытие созданием единой позитивно-научной картины природного мира, выходящей за пределы непосредственного опыта человека и его «естественной мудрости». Искусство Возрождения также поставило себе цель освободиться от унаследованных культурой традиций. Тем самым наука и искусство эмансипировались от господства воззрений и вкусов того общества, в котором они себя осуществили, и сами заняли господствующую позицию по отношению к обществу. Здравый смысл и суждение, основанное на очевидности и вкусе, утратили вследствие этого право на истину. Соответственно, оказалась скомпрометирована и метафизика, опиравшаяся на очевидность здравого смысла, сформировавшегося в рамках культурной традиции. Метафизика стала вследствие этого выражением культурной ограниченности, вместо того чтобы служить последним основанием для индивидуального знания. Индивид поставил себя выше культуры, опираясь на свою способность к наблюдению, анализу и изображению природы в ее внекультурной объективности.

Объективная картина мира, предложенная позитивными науками, не была, однако, усвоена обществом целиком и полностью. Продолжали существовать и развиваться иные общества, в которых позитивная наука вообще не была известна; нельзя было сбрасывать со счетов те народы, которые, сойдя со сцены до появления объективной науки, не смогли пожать ее плодов. Вследствие этого и возникли гуманитарные науки, задачей которых было дополнить знание о мире знанием о человеке, живущем в этом мире. Культура, метафизика, рациональная мудрость, нравы и вкусы людей лишились истины в результате появления позитивной науки: они перестали что-либо говорить о мире. Зато они стали говорить о самом человеке. Из описания мира, в котором живет человек, культура превратилась в описание самого человека, и этим описанием занялись гуманитарные науки.

Единство позитивных и гуманитарных наук, намеченное Возрождением, однако, не состоялось. Дело в том, что европейская философия не желала сдавать своих позиций. Позитивные науки были обвинены в том, что их претензия на объективность маскирует их включенность в культуру и их зависимость от обыденного языка и здравого смысла. А следовательно, их претензия на культурную эмансипированность необоснована. Этим доводом гуманитарные науки воспользовались для своего окончательного самоутверждения. Если и позитивная наука оказывается не вполне достоверным знанием, а лишь выражением некоего «духа научности», свойственного определенной исторической эпохе, то гуманитарные науки получают господство над всей сферой знаний. Всякое знание оказывается иллюзорным, поскольку всякое знание лишь манифестирует какие-то свойства человеческой природы, и, следовательно, все виды знания, будучи равно неистинными, уравниваются между собой в своем значении и могут изучаться только по их форме, то есть сравнительно-исторически. Именно такой переход от «научного просвещения» к «историческому просвещению» совершился в эпоху немецкого романтизма. <…>

II

Структурализм как таковой – без прилагательного «русский» – возник как материалистический вариант феноменологической герменевтики, подобно тому как марксизм возник как материалистический вариант гегельянства, а фрейдизм – как материалистический вариант романтической герменевтики. Идеалистические гегельянство