Арнольд Дж. Тойнби - Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад

Эту революцию совершил диктатор, опиравшийся на собственную монопольно правящую партию, и, вполне вероятно, что никаким более мягким способом сделать это было просто невозможно. В 20-е годы Турции предстояло либо вывернуть свою жизнь наизнанку, либо исчезнуть, и турецкий народ предпочел выжить любой ценой. Частью этой цены было принять на время форму правления фашистско-коммунистического типа, хотя в Турции диктатура одной партии не дошла до крайних форм тоталитаризма. Что касается продолжения истории, то оно впечатляет. Во время всеобщих выборов 1950 года Турция согласованно, без насилия и крови, перешла от монополии одной партии к двухпартийной системе. Партия, которая так долго правила единолично, признала волю избирателей, во-первых, дав им возможность свободно голосовать и, во-вторых, восприняв неблагоприятные для себя результаты голосования как сигнал к тому, чтобы уступить оппозиции место у руля; оппозиция, в свою очередь, показала такой же дух конституционного сотрудничества. Придя к власти, она не стала принимать репрессивных мер против своих оппонентов, которые столь уважительно отнеслись к свободному волеизъявлению избирателей и уступили свое место победителям.

Похоже, что в Турции, где из поколения в поколение государственные мужи пытались ограничить сферу заимствований лишь военным искусством Запада, действительно укоренился в конце концов западный институт конституционного парламентарного правления, который намного ближе к сути нашей западной цивилизации, нежели искусство войны. Если это так, то это значительный успех того сознания необходимости честной игры и сдержанности в политике, которое, как мы верим, есть одна из ценностей, подаренных Западом миру. С 1917 года мы наблюдаем, как многие из народов, лишь частично или номинально принявших демократию, впали в ту или иную форму тиранического правления. А ведь некоторые из этих народов — скажем, итальянцы или германцы — вовсе не новообращенные прозелиты в нашей западной цивилизации, а ее исконные, коренные члены. Так что победа западного конституционного духа во время выборов 1950 года в Турции — это заметная веха, которая, вполне вероятно, может обозначать поворот политического течения во всем мире.

Разумеется, есть среди западных ценностей и институтов кое-что и сомнительного свойства, как, например, западный национализм. Турки, как и многие другие исламские народы, восприняли наряду с остальными западными понятиями и идеями — полезными ли, вредными ли — и заразу национализма. Возникает вопрос, каковы могут быть последствия вторжения этого узколобого западного политического идеала в мир ислама, где традиционно поддерживается древняя традиция, считающая, что все мусульмане — братья по религии, независимо от различий в расе, языке или образе жизни. В том мире, где расстояния практически исчезли благодаря западной технологии и где западному образу жизни приходится конкурировать с русским образом жизни в борьбе за влияние на все человечество, исламская традиция братства человеческого может оказаться более привлекательным идеалом, нежели западная традиция суверенитетов для десятков отдельных национальностей. В той новой ситуации, в которой западное сообщество оказалось после Второй мировой войны, его внутреннее разделение на множество суверенных, независимых национальных государств угрожает развалить общий дом. И все-таки престиж Запада в мировом сообществе остается достаточно высоким, чтобы этот вирус национализма успел заразить многих. Хотелось бы надеяться, что традиционное исламское чувство единения помешает распространению этого западного политического недуга хотя бы в исламском мире. Сегодня, перед лицом атомного века, людям как никогда требуется общемировое политическое и социальное объединение.

Турецкий народ, вдохновленный Ататюрком, без сомнения, сослужил благую службу всему исламскому миру, попытавшись решить общий для них «западный вопрос» полным и безоговорочным принятием современного западного образа жизни, увы, вместе с его национализмом. Но конечно, остальные исламские страны отнюдь не обязательно должны точь-в-точь повторить путь турецких пионеров.

Скажем, в арабских мусульманских странах, где население говорит на разных диалектах арабского языка, существует тем не менее единый литературный письменный арабский язык, и он распространен от атлантических берегов Марокко до западных границ Персии, от Алеппо до Мосула, к северу от Хартума до Адена, Маската и Занзибара на юге. Книги и газеты, издаваемые в Каире, или Бейруте, или Дамаске, имеют хождение по всему огромному арабскому региону и даже за его пределами, ибо арабский язык есть язык исламской религии даже в тех странах, где он не является языком повседневного общения. Так целесообразно ли допускать, чтобы арабоговорящий мир раскололся — как когда-то Испанская империя в обеих Америках — на множество независимых друг от друга национальных государств, живущих в своих водонепроницаемых отсеках на западный манер? Конечно, жаль, если эту оборотную сторону западной цивилизации в точности скопируют арабские народы.

Помимо того, на всех окраинах исламского мира — в Центральной Африке, Индии, Китае, Советском Союзе — существуют мусульманские меньшинства, разбросанные по разным странам среди немусульманского большинства. И они никогда не смогут собрать свои сообщества в некие географически компактные блоки, чтобы сформировать собственные независимые государства. Эти разбросанные мусульманские сообщества, насчитывающие в целом многие миллионы людей, не единственные сообщества такого рода в мире; и для всех этих групп западный национализм, как мы увидим, обещает не светлый путь к новой жизни, но смертный приговор. Возьмем для примера случай с мусульманским сообществом, раскиданным по всему Индийскому субконтиненту. В 1947 году, когда Великобритания оставила Индию, западный дух национализма, к сожалению, не последовал благому примеру лучших представителей той западной нации, что принесла в Индию эту западную идеологию. Дух национализма после ухода английской администрации задержался в Индии, чтобы расколоть прежде объединенный субконтинент на два враждующих государства — индуистскую Индию и мусульманский Пакистан, — и для обоих этот раскол был, без сомнения, несчастьем. Индийский Союз — это отнюдь не объединенная Индия; Пакистан же — страна, состоящая из двух кусков, разъединенных между собой широкой полосой индийской территории; но даже при такой головоломной структуре миллионы индуистов и индийских мусульман оказались как бы на чужой территории перед лицом выбора — либо бросить родной дом, либо остаться в стране, правительство которой относится к ним недоброжелательно.

Пакистанцы же действительно имеют теперь собственное государство, большое и перенаселенное. Однако этим индийским мусульманам пришлось заплатить за свой суверенитет более высокую цену, нежели туркам, и намного более высокую, нежели египтянам. Они на собственном опыте познали и цену нашему национализму, испытав на себе все его отрицательные стороны. Так что политические уроки, полученные пакистанцами, так же как и турками, окажутся полезными не только исламским народам, но и всему человечеству в целом.

ИНДИЯ И ЗАПАД

Столкновение между Индией и Западом богато таким опытом, которого не имеет никакое другое общество в мире. Индия сама по себе — это целый мир; она представляет собой общество не меньшей величины, чем наше западное, и в то же время это единственное значительное незападное общество, которое не просто подверглось нападению, но было захвачено и разграблено силой западного оружия, и не только захвачено, но надолго осталось под властью западных правителей. В Бенгалии это правление продолжалось без малого двести лет, а в Пенджабе — более ста. Таким образом, опыт общения с Западом оказался у Индии значительно более болезненным и унизительным, чем у Турции и Китая или у России и Японии; но именно по этой причине он был значительно более глубоким и сокровенным. Благодаря многочисленным личным контактам между индийцами и людьми Запада стальной западный клинок еще глубже проник в душу Индии.

Возможно, западное оружие не смогло бы завоевать Индию, не подвергнись она до этого завоеванию со стороны мусульман. Здесь уже упоминалось, что последняя мусульманская волна завоевателей — моголов — пришла сушей в Индию вскоре после первой высадки в Индии в 1498 году португальских мореплавателей. Моголы предвосхитили британцев в объединении почти всей Индии под властью единого правления. Могольское владычество в Индии, возможно, и не было столь прочным, как британское, однако оно длилось так же долго, как и британское, поэтому, когда в XVIII веке могольский мир распался на части, его британским наследникам не составило особого труда собрать воедино остатки империи Моголов. В наследство британцам оставалась имперская организация земельного налога, действовавшая по инерции в течение XVIII века, несмотря на разразившийся хаос и анархию. Она продолжала действовать, ибо вошла в привычку, и это тоже было наследством, полученным британцами от моголов, — способность души и сердца индийцев молчаливо, в силу привычки, подчиниться власти империи, навязанной Индии завоевателями.