Пустошь. Первая мировая и рождение хоррора - У. Скотт Пулл

«Новая партия» Освальда Мосли, созданная в 1931 году, оказалась гораздо более политически подкованной. В значительной степени опиравшаяся на «старые деньги» [38] партия выступала за лишение парламента его прерогатив и централизацию правительства в виде военного кабинета, мало отличающегося от чрезвычайных полномочий, которыми аналогичный орган пользовался во время Первой мировой войны. Мосли начал издавать журнал Action, в котором восторгался континентальным фашизмом. В 1932 году, когда успех на выборах казался маловероятным, он объединил ряд крайне правых группировок под названием Британский союз фашистов (British Union of Fascists, BUF). К 1939 году число членов группы достигло 20 000. Несмотря на свою малочисленность, BUF пользовался широкой поддержкой вплоть до запрета организации после начала Второй мировой войны.

Влияние британского фашизма проявляется и в том молчаливом сочувствии, которое выражал усилиям Мосли король Эдуард VIII. Известно, что в 1936 году под давлением королевской семьи и парламента он отрекся от престола после женитьбы на американке Уоллис Симпсон, которая сама симпатизировала нацистам. После этого он стал открыто проявлять дружелюбие к гитлеровскому режиму. В 1937 году супруги встретилась с Гитлером и приветствовали его нацистским жестом. Вступив в британскую армию в 1939-м, как того требовало его социальное положение, Эдуард уже через год, можно сказать, оставил свой пост и давал во Франции интервью, в которых недвусмысленно выступал за мир с Германией и «помощь и умиротворение врага». Уинстон Черчилль назначил бывшего короля губернатором Багамских островов в надежде, что тот угомонится. Этого не случилось; Эдуард благосклонно отзывался о нацистах и в 1950-х годах10.

Соединенные Штаты также оказались не застрахованы от соблазна фашизма. В межвоенный период здесь возник ряд крайне правых организаций, чему немало способствовало запугивание «красной угрозой». Численность возродившегося в 1915 году Ку-клукс-клана выросла, по самым скромным оценкам, до двух миллионов человек, причем большинство его членов составляли белые мужчины из среднего класса. В рядах этой организации были губернаторы Индианы и Джорджии, а также сенаторы от Техаса и Колорадо11.

В конце 1920-х годов клан несколько ослаб (отчасти из-за внутренних раздоров), но правые продолжали оказывать значительное влияние на американскую политическую жизнь. Когда Муссолини пришел к власти, национальный командир ветеранской организации Американский легион Элвин Оусли приветствовал итальянского диктатора и призвал ветеранов Первой мировой «взять дело в свои руки – сражаться с красными так, как с ними сражались фашисты Италии». Тогда же заигрывали с фашистскими идеями и политическими организациями лидеры американского бизнеса и культуры, от Генри Форда до Уолта Диснея12.

Все эти разнообразные движения на двух континентах объединяет то, что они предлагали смотреть на мир через призму ужаса. Фашизм часто описывается как крайняя форма национализма, при которой государство вторгается в сферы жизни, считавшиеся частными, и становится, как часто называла его Ханна Арендт, «тоталитарным». Это представление больше связано с кошмарными пророчествами Оруэлла в романе «1984», чем с реальной практикой фашизма. Движения, захватившие власть в Германии и Италии и имевшие широкое влияние во Франции, в Великобритании и даже в Соединенных Штатах, показались людям куда более привлекательными.

Национализм собирает армии. Но крайний национализм кайзеровской Германии или эдвардианской Британии во время Первой мировой войны не развился в фашизм. Постепенному возвышению Муссолини и Гитлера способствовало нечто большее, чем чувство национального превосходства и централизованное правительство. Для того чтобы вдохнуть в эти движения противоестественную жизнь и взять бразды правления в свои руки, фашизму нужен был ужас.

Важность террора для этих новых движений заметна в том, как часто они пренебрегали старой идеей национального государства. Фашизм не рассматривал государство как самоцель, а порой даже полагал его чем-то противоречащим своим целям. Муссолини утверждал, что государство находится в упадке. Он – а точнее, спичрайтеры и философы, которых он держал на государственном содержании, – считал, что демократия сама по себе слаба перед лицом большевизма. Философ Джованни Джентиле, который придал Муссолини и его партии интеллектуальную респектабельность, четко разграничивал понятия «государство» и «народ». Выражаясь языком, ставшим популярным в кругах правого толка, он был озабочен «механической» природой либерального государства (вспомним, как часто прибегал к таким понятиям Лавкрафт). Национальное государство, по мнению Джентиле, представляло опасность тем, что со времен Французской революции оно рассматривалось как вместилище неких «предполагаемых прав». Коммунизм представлял собой «чудовищное» государство; фашизм же предлагал «духовную» альтернативу ограниченности национального государства – духовность ужаса, которая воспринимала войну как естественное стремление «народа». Подытоживая эту идею, Муссолини сказал, что государство должно действовать не иначе как «народ в строю»13.

Муссолини захватил власть в 1922 году: консервативные элементы итальянского общества увидели в нем дубинку против делегатов Коммунистической и Социал-демократической партий, получавших на свободных выборах почти половину мест в парламенте. Историк Джоаккино Вольпе – ветеран Первой мировой войны и фашистский делегат в парламенте Италии – с одобрением писал, что Муссолини высмеивает социалистов, называя их «неудачниками как в сотрудничестве, так и в революции», в то время как фашисты обещают действия… и требуют жертв14.

Муссолини пропагандировал культ насилия, полностью основанный на фронтовом опыте своего поколения. Ужас войны присутствовал в его риторике исключительно в виде врагов Италии. Любое насилие, связанное с этими чудовищными угрозами, он называл «возвышенным». В противовес тому, что он считал лихорадочной реакцией демократии на опасность коммунизма, Муссолини предлагал посредством фашистской партии «вдохнуть в либеральное государство всю жизненную силу [forza] нового поколения, вышедшего победителем из войны»15.

Перед октябрьским маршем 1922 года на Рим честолюбивый диктатор провозгласил насилие своих печально известных чернорубашечников «не мелким насилием отдельных людей, случайным и часто бесплодным, а грандиозным, прекрасным, неумолимым насилием решающего момента». Для него «демократический образ мышления» означал лишь «скуку», а фашисты в своем поклонении насилию якобы искореняли коррупцию и превращали людей в «воинов». 31 октября 100 000 чернорубашечников прошли маршем перед своим вождем в Вилле Боргезе16.

В Германии примерно тем же самым занимался Гитлер. Он говорил, что Веймарская республика настолько связана с якобы ненужной капитуляцией страны в Первой мировой войне, что она изначально была слабой и неэффективной. Одна из любимых метафор фюрера о германском государстве того времени – «чудовище». По его словам, основание республики в Веймаре в 1918 году представляло собой «чудовищное событие», породившее «дитя-чудовище». Сама социал-демократия, определенные намеки на которую давала новая конституция Германии, в зловещем видении Гитлера представала «незаконнорожденной» и «чудовищем из экскрементов и огня»17.

Эти речи о рождении