Пустошь. Первая мировая и рождение хоррора - У. Скотт Пулл
Пустошь. Первая мировая и рождение хоррора читать книгу онлайн
В человеке заложена тяга к пугающему, она пустила глубокие корни в культуру, однако свою зловещую пляску смерти в художественной литературе и кино хоррор начал как одно из последствий Первой мировой войны – катаклизма, которого в истории человечества еще не бывало, – показывает У. Скотт Пулл.
Война заставила целое поколение столкнуться со смертью лицом к лицу: Фриц Ланг выжил, но вернулся с мыслями о природе зла; Зигфриду Сассуну мертвые являлись даже в госпитале; картины Отто Дикса стали одной из самых натуралистичных и жутких визуализаций ужасов войны; Зигмунд Фрейд написал бессмертное «Жуткое» в 1919 году. Хоррор стал не катарсисом, а повторением, не развлечением, а чем-то вроде путеводителя по новой нормальности.
Снаряды, пули, газы и прочие технологические достижения превращают тела в бесформенные оболочки, по-прежнему материальные и органические, но внушающие почти хтонический ужас. Солдаты восстают из могил и обвиняют обывателей в том, что они ничего не знают о принесенной воинской жертве. Вампир создает пространство «великой смерти».
«В каждом фильме ужасов, в каждом рассказе в жанре хоррор, в каждой компьютерной игре этого жанра резвятся и щекочут нам нервы призраки Первой мировой войны, обитающие у самого порога нашего сознания».
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Даже в самые первые месяцы, когда австрийская армия начала свое наступление на Сербию, групповые изнасилования были обычной практикой интервентов; они сопровождались прочими издевательствами и часто заканчивались выпусканием внутренностей. Рейсс обнаружил, что по меньшей мере одна молодая сербская женщина была изнасилована 40 солдатами, которые затем отрезали ей гениталии. Многих женщин не убивали, а подвергали пыткам, а затем ослепляли. По ужасной иронии судьбы в ходе балканского конфликта 1991–1999 годов вооруженные силы осуществляли точно такой же террор против этнических меньшинств, что и в Первую мировую войну. Последствия войны часто приводят к тому, что традиционные военные историки и национальные государства, чьим ностальгическим интересам они служат, при обсуждении таких зверств используют аргумент типа «с кем не бывает». Можно вспомнить сравнительно недавний случай и с реакцией США на массовое убийство в Ми Лай в 1968 году во Вьетнаме. Тогда от рук американских солдат погибло около 500 мирных жителей, многие женщины в ходе этой бойни, длившейся целый день, были изнасилованы, а американцам пришлось в ходе резни сделать перерыв на обед, чтобы отдохнуть. Несмотря на то что антивоенное движение указывало на этот факт как на еще одну причину убраться из Вьетнама, опросы общественного мнения выявили пугающе большое число американцев, которых не обеспокоила эта история. Личное решение Никсона заменить 22-летний срок заключения командира взвода лейтенанта Уильяма Келли – младшего на трехлетний домашний арест вызвало волну неодобрения, но это не такой общественный резонанс, которого можно было бы ожидать36.
Теперь мы знаем, что американские военные преступления во Вьетнаме и в остальной Юго-Восточной Азии имели массовый и системный характер. Проведенное Ником Терсом исследование американской политики во Вьетнаме – «Убивай все, что шевелится» – показывает, что американские военные применяли в войне такой подход, который породил целую систему страданий. Сама концепция «зон свободного огня» была направлена на то, чтобы убить как можно больше людей, и это по определению распространялось на мирных жителей37.
Судя по выводам профессора Рейсса, некое дьявольское правило действовало в 1914 году и в Сербии. Он предположил, что эти злодеяния произошли не просто в результате какой-то вспышки озверения в ходе боевых действий и причина не в нескольких «плохих парнях» из числа призывников. Он полагал, что солдатами «управляла система». Этот «коллективный садизм» представлял собой не просто психологический феномен, но государственную политику «истребления»38.
Аналогичные преступления совершали германские войска в Бельгии. Четверть населения этой маленькой страны бежала от оккупации. Менее известный факт – использование бельгийских и французских гражданских лиц в трудовых лагерях. Многие из этих людей были вывезены в Германию для рабского труда на военных объектах. В бельгийских городах Динан и Левен в 1914 году немецкие солдаты убили сотни мирных жителей, в том числе стариков и детей, решив (ошибочно), что те причастны к партизанской борьбе39.
Хотя войскам Антанты не удалось оккупировать Германию во время войны, мирное население этой страны также пострадало от особой политики Союзников в месяцы, последовавшие за перемирием 1918 года. Пользуясь военным превосходством на море, они устроили Германской империи блокаду в Северном море, перекрыв поставки основных продуктов питания. Антанта продолжала блокаду, пока не добилась от побежденного противника унизительных уступок. Последовавший голод привел к гибели примерно 750 000 мирных жителей Германии40.
Морская блокада может показаться не такой страшной, как штыковой бой и прочие военные способы изувечить друг друга. Но холодное бюрократическое решение устроить массовый голод среди гражданского населения, чтобы унизить врага и обеспечить расширение собственной империи, свидетельствует о дикости государства и тех, кто претворяет в жизнь его решения. Именно эту бесчеловечность, ставшую характерной чертой XX века, Ханна Арендт позже назовет «банальностью зла».
Смерть и сентиментальность
Атмосфера ужаса становилась осязаемой; западный мир все больше погружался в атмосферу жути. Зарождение как современного искусства в целом, так и современных фильмов ужасов невозможно осмыслить без учета травмирующего опыта войны. Искусство двигалось не в сторону психологического катарсиса, а к чему-то более острому и политическому. Фильм «Я обвиняю» явился как бы парадигмой общей потребности создавать ужас, потребности выкрикивать напоминания об ужасах войны.
Художники объединялись в этом с кинематографистами, и все чаще они просто становились кинематографистами, чтобы разрушить иллюзии зрителей и заставить их увидеть ужас миллионов смертей. Зрители этих новых видов работ погружались во мрак, таившийся на холсте и экране. Страдания, пережитые десятками миллионов человек, сделали новую культуру хоррора чрезвычайно узнаваемой.
Стремление сорвать покров сентиментальности, казалось, было всеобщим. Учитывая то, что пережили солдаты и мирные жители в зонах боевых действий, необходимость избавиться от сентиментальности, по-видимому, не противоречила господствующим в обществе циническим настроениям. Разве можно было придерживаться ценностей того мира, который существовал до 1914 года?
Возможно, мы сможем лучше осмыслить необходимость производить хоррор, если вспомним, что даже нынешнее отношение к Первой мировой войне говорит о такой потребности забыть, которой сопутствует потребность увековечивать память. Или даже так: с течением времени сентиментальность заслоняет живую память о войне. Канадский врач Джон Маккрей в своем, в общем-то, воинственном стихотворении 1915 года «На полях Фландрии» нарисовал образ мака – красивого, но недолговечного цветка, растущего на могилах, – в качестве символа всего военного поколения. Поэт пишет от лица мертвых, но вместо того, чтобы подвергать сомнению смысл собственной смерти, они призывают смерть истребовать новых жертв:
Так сбейте же с врага вы спесь,
Приняв наш факел – нашу честь [30].
Литературовед и историк Пол Фасселл назвал это стихотворение «порочным» и «глупым»41.
Несмотря на обоснованность мнения Фасселла, в 2014 году символ макового цветка фигурировал на большинстве мероприятий столетней годовщины начала Первой мировой войны. Теперь в британской памяти о той войне подчас доминирует слезливая смесь ностальгии и культурного консерватизма, от которых один шаг до того клубка противоречивых эмоций, который привел к брекситу [31] и постепенно превращается в своего рода маково-порнографическую версию конфликта столетней давности. Вид современного Ипра это подтверждает:
