Татьяна Дашкова - Мода — политика — гигиена: формы взаимодействия (на материале советских женских журналов и журналов мод 1920–1930-х годов)

Повторю, что в рассматриваемый период более характерным явлением было утверждение моды через констатацию ее гигиеничности. Внутри журналов можно обозначить сферы, внутри которых формировался единое поле говорения о моде и гигиене. Прежде всего, это тексты, связанные с одеждой: перечни гигиенических требований к одежде, обсуждение связи внешнего вида вещей и их гигиеничности, способы сохранения и чистки одежды и пр. В отдельную тему можно выделить журнальные статьи по проблемам здоровья: рассказы о том, какая одежда полезна/вредна для здоровья, обучение гигиеническим навыкам и нормам, знакомство со средствами гигиены, гигиенические требования к прическе, косметике и пр. Интересующая нас проблематика присутствует и в материалах о спорте и «культурном отдыхе» — одежда для спорта и гигиенические требования к ней. Аналогичную проблематику можно отследить и в статьях о беременности и детях — гигиенические требования к одежде для беременных и детей. Значительно более экзотично эта проблематика рассматривается в отношении вопросов любви и брака: в частности, обсуждается такая тема, как влияние чистоты и внешнего вида одежды на становление любовных/семейных отношений и на здоровье потомства. Отдельного внимания заслуживает реклама: гигиеническая составляющая может присутствовать в рекламе одежды, косметических средств, средств контрацепции и пр. За рамками исследования я оставляю лишь модный (описание моделей одежды) и гигиенический дискурсы (гигиенические советы по уходу за телом).

Неоднозначность анализируемой дискурсивной ситуации состояла в легитимации модных тенденций путем их гигиенического обоснования, но при этом выхолащивался сам смысл моды как культурной практики: насаждая идею полезности, гигиенический дискурс сводил на нет возможность неутилитарного подхода к одежде и внешности. Гигиенисты видели свою задачу в поддержании/возвращении телу и лицу изначального здоровья, а не в улучшении внешнего вида путем правильного подбора вещей и косметики. Весьма показательным является следующий журнальный пассаж: «Говоря о косметике, надо различать… средства, которые стремятся украсить природную внешность женщины, от того, что имеет целью скрыть искусственным путем какие-либо физические недостатки или следы разрушения, оставленные временем» [Искусство одеваться 1928 № у]. Иначе говоря, гигиенисты работали с «природой», а мода — с «эстетикой». Отсюда попытки дополнительного (неутилитарного) улучшения внешности/одежды трактовались как «буржуазное» излишество: «…цепляние за молодость с помощью искусственных ухищрений, скрывающих морщины или двойной подбородок — занятие легкомысленное и не стоящее (sic!); оно к лицу только праздным и изнеженным „барыням“, а не женщинам нашей эпохи. Ей не до того, да и нет у нее ни времени, ни шальных денег на покупки всякого рода дорогих пудр, красок для губ и пр.» [Искусство одеваться 1928 № 7].

Взаимодействие трех составляющих — моды, политики и гигиены — создавало сложно организованное смысловое поле. Анализ журналов показал, что для внедрения гигиенически опосредованной идеологии в сферу моды были выбраны определенные локусы. Среди них доминировало обсуждение длины юбок (длинные/выше колена) и длины волос (косы/короткая стрижка). Как писал журнал «Искусство одеваться»: «…двух основ современного женского облика: короткого платья и короткой стрижки волос…» [Искусство одеваться 1928 № 7]. Весьма характерно следующее гигиеническое обоснование пользы коротких волос: «…от стрижки женские волосы… только выиграют в крепости: кожа головы и корни волос будут лучше омываться воздухом… и получать лучшее питание, чем при тяжелых, свернутых узлом… волосах наших матерей»; «…длинные волосы — удобная почва для размножения бактерий» [Искусство одеваться 1928 № 6; № 7].

Другими, менее значимыми «зонами» можно считать обсуждение обуви (низкий/высокий каблук, «тупой»/«острый» носок), чулок (хлопчатобумажные/шелковые), белья (хлопчатобумажное/шелковое, короткое/длинное), косметики (краситься/не краситься). Гигиенический вердикт высоким каблукам и узким носкам звучит следующим образом: «…современная модная обувь достигает своей „эстетической“ цели слишком дорогой ценой: появляются мозоли, искривление пальцев стопы, плоскостопие, неправильная походка и т. д.» [Искусство одеваться 1928 № 4:16]. Аналогичную ситуацию можно отследить и в связи с появлением короткого модного белья: «Для… холодного времени года… сочетание короткой юбки с т. н. „комбинацией“, носимыми без сорочки, даже прямо опасно для здоровья… тем более что и ажурно-тонкие чулки ни в какой мере не защищают от холода» [Искусство одеваться 1928 № 7][27]. Таким образом, в исследуемый период гигиенические требования были формой политической экспансии, контролирующей и нормирующей моду.

Интересно, что «гигиеническая экспертиза» касалась не только современности, но и опрокидывалась в прошлое. Как правило, на констатацию гигиеничности/негигиеничности той или иной модной тенденции накладывалась еще одна аксиологически окрашенная оппозиция, которую можно обозначить как «новое/старое». «Новое» (стрижки, загар, укороченные юбки, одежда для спорта и пр.) чаще всего маркировалось как гигиеничное, удобное, практичное — и только как следствие — как отвечающее духу времени, прогрессивное, «социально-близкое»[28]. «Старое» (сложные прически, длинные волосы, макияж, корсеты, шлейфы, высокие каблуки и пр.) соответственно определяется как негигиеничное и неудобное. Обычно появление новых веяний во внешнем облике объясняется «духом времени» и ускорившимся ритмом жизни: «Мы живем в атмосфере быстро движущейся жизни, наш темп быстрый, мы торопимся, спешим…»; «…наши работницы… не имеют времени, устраивать на своих головах сложные прически, и для них, живущих деловой жизнью, по часам, короткие волосы являются прямо необходимой прической» [Искусство одеваться 1928 № 1:16], [Журнал для женщин 1926 № 2: 20]. Гигиенический дискурс журнальных статей о моде пропагандирует «тело, освободившееся от корсета, от длинных юбок, идиотски волочащихся по земле, подметавших полы и забиравших всю пыль, все миазмы, все микробы… от копны волос на голове, от громадных уродливых шляп…» [Искусство одеваться 1928 № i: 16]. К этому добавляется констатация несовместимости (комичности) предшествующей «антигигиеничной» моды с изменившимися социальными условиями и контекстами: «…для наших женщин были бы обузой и тяжелым стеснением перетянутая в корсет талия, тяжелая, поднимающая за собой пыль юбка, в которой не пролезешь в переполненный пассажирами трамвай или автобус. При современных жилищных условиях больших городов женщина в кринолине едва могла бы уместиться на полагающейся ей жилой площади; для этого ей пришлось бы не только стеснить, но даже вытеснить своих домочадцев» [Искусство одеваться 1928 № 9:17].

Кроме того, на страницах журналов осуществляется попытка идеологического переформулирования не только недавней (дореволюционной), но и всей предшествующей моды. История моды подвергается проверке на политическую благонадежность, при этом «гигиенические несоответствия» преподносятся как следствие классового неравенства[29]. У журнальных экспертов есть «идеологически близкие» и «идеологически чуждые» периоды в «истории костюма». Так, безоговорочное приятие вызывают одежды Древней Греции (освобождение тела от гнета одежды) и Французской революции (свободный крой и отмена корсета, короткие волосы), т. е. модные тенденции описывались через идеологически окрашенные метафоры. Например: «Короткая прическа стала модной опять во времена Революции… Подстриженные волосы снова подверглись гонению во времена Реставрации. Напрасно старались позже… восстановить легкую прическу революции» [Журнал для женщин 1926 № 2: 20]. Положительно оценивался также и (древне)русский национальный наряд (косоворотка) — за гигиеничность и удобство. Высмеиванию подвергались наряды XVII и XVIII веков — за роскошь и излишества. Но основным камнем преткновения была, безусловно «недавняя» мода конца XIX — начала XX века, точнее, ее знаковые атрибуты: корсеты, кринолины, шлейфы, шляпы, сложные прически.

Также важно отметить, что на описанные выше оппозиции накладывается еще и противопоставление «Запад!мы», которое далеко не всегда сводится к сравнению «чужого» и «своего». Отношение к западным модным тенденциям[30] в описываемый период носило амбивалентный характер. Прежде всего, в журналах публиковались и обсуждались сведения о модных тенденциях из-за рубежа, чаще всего из Парижа, изредка — из Нью-Йорка, Лондона, Берлина (постоянная рубрика «Парижские письма» в журнале «Искусство одеваться»; статьи за подписью «Парижанка» в «Женском журнале», «Искусстве одеваться», «Модах сезона» и др.). Тон этих заметок и система аргументации авторов достаточно часто демонстрировали приятие, а иногда и пиетет перед западной (парижской) модой.