Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

с пониманием ко времени публикации своих святочных повестей, видимо потому, что он сам жил календарными ритмами. Полевому же было дано от природы, по выражению Трубицына, «отличное чутье народности»[459]: он чувствовал, что требуется (и в какое время требуется) читателю, которому он адресуется. И когда во второй половине 1820‐х и в 1830‐х годах к культуре и чтению начали приобщаться новые, разночинные, читатели, на которых Полевой и рассчитывал, он стремится создать журнал, соответствующий их жизненным ритмам. Большинство же писателей, оставаясь в целом равнодушными к календарному времени выхода своих произведений в свет, обращались к тематике календарных праздников, используя ее в собственных целях: будь то создание повести из «простонародной» жизни, светской повести с ее причудливыми перипетиями или же фантастического рассказа, по тональности перекликающегося с календарными сюжетами устных историй о таинственных и необъяснимых событиях. В недалеком будущем весь этот круг сюжетов и определит собой жанр святочного рассказа.

Глава 4

Святочный рассказ середины XIX века

Литература и этнография

Литература и этнография середины XIX века в процессе изучения народных святочных обычаев и обрядов продолжали дополнять друг друга. В конце 1830‐х — начале 1840‐х годов отдельными изданиями вышли из печати обстоятельные труды, содержащие описания русских календарных праздников, — И. П. Сахарова[460], И. М. Снегирева[461] и М. Н. Макарова[462]. В конце 40‐х годов к ним добавился целиком посвященный святкам том монографии А. В. Терещенко «Быт русского народа»[463]. Отличительной чертой перечисленных работ, и в особенности монографии Терещенко, является их несомненная тенденциозность: по представлениям их авторов, уходящая из жизни «старина» в наиболее характерных и привлекательных ее признаках проявляется именно на святках. Подобное восприятие зимнего праздничного цикла не было новостью — то же самое, как мы видели, было характерно для этнографических и фольклористических исследований и большинства художественных текстов первой трети XIX столетия. В середине века эта черта в наибольшей степени проявилась в работах патриархально настроенных писателей и этнографов.

Так, например, в 1856–1857 годах, в период подготовки крестьянской реформы, в славянофильском журнале «Русская беседа» была опубликована книга В. В. Селиванова «Год русского земледельца»[464], которую Салтыков-Щедрин назвал «рассыченною на патоке идиллией»[465]. Уже само построение книги, состоящей из четырех частей, названных по временам года («Весна», «Лето», «Осень», «Зима»), представляется концептуальным: Селиванов показывает, что жизнь российского селянина-труженика протекает в естественном ритме, состоящем в смене веселых и невинных праздников трудовыми буднями. Такая жизнь, по его мнению, и формирует гармонию в отношениях между помещиками и крестьянами. Книга Селиванова, как отмечает П. С. Рейфман, «претендовала на роль своеобразной энциклопедии помещичье-крестьянской жизни»[466]. При этом, в отличие от более ранних работ, здесь идеализируется не столько прошлая, сколько современная русская деревня. Действительно хорошо осведомленный в вопросах народного быта — крестьянских работах, орудиях труда, народных обычаях и обрядах, — автор пишет о деревенской жизни в тоне умиления, радуясь и любуясь изображаемой им действительностью. Особое внимание уделяет Селиванов описанию народных праздников, в характере проведения которых, по его мнению, в наибольшей степени сказывается религиозность и патриархальность народа. И святки в этой череде праздников занимают первое место. Естественно, что такая концепция крестьянской жизни вызвала саркастические отклики демократической печати, и прежде всего некрасовского «Современника»[467].

Однако и сам «Современник» отнюдь не был чужд определенной идеализации народных праздников: порою и на его страницах встречаются материалы с поэтическим изображением деревенских святок. В этом отношении наиболее показательны публикации И. И. Панаева. Регулярно печатая в «Современнике» очерки и фельетоны под псевдонимом «Новый поэт», Панаев в святочных номерах журнала почти ежегодно помещал тексты, в которых проявлялась его ностальгия по уходящей либо уже ушедшей русской старине[468]. Добрый, сентиментальный и мягкий Панаев был страстным любителем и защитником старинных русских святок. Он глубоко сожалел о забвении святочных обрядов и об утрате поэзии народного праздника, а новые городские праздничные обычаи вызывали у него раздражение[469]. Вспоминая свое усадебное детство, Панаев в очерках о святках стремился воссоздать ту особую и ни с чем для него не сравнимую поэтическую атмосферу, которая окружала на святках как взрослых, так и детей. «О! Что может быть восхитительнее жизни избалованного барчонка на святках!» — восклицает он[470]. Тема святок в восприятии ребенка, столь часто встречающаяся в литературных произведениях второй половины XIX века, впервые прозвучала у Панаева.

Праздники Рождества и Нового года с детства имели для меня что-то особенно привлекательное. С каким нетерпением ждал я этих праздников! Какое необъяснимое ощущение, к которому примешивалось что-то поэтическое, пробуждалось в душе моей по мере приближения к рождественским дням, —

так начинает Панаев очерк «Прошедшее и настоящее (Святки двадцать пять лет назад и теперь)»[471]. По его мнению, в помещичьей усадьбе именно на святках жизнь дворян наиболее естественно сливалась с жизнью крестьян, и прежде всего — дворни, порождая отношения взаимных обязательств, гармоничное единство и поэзию, что позволило ему сказать: «Святки действительно самое поэтическое время на Руси…»[472]

В «Современнике», наряду со святочными очерками Панаева, печатались и материалы, не только совершенно лишенные какой бы то ни было поэтизации и идеализации народной жизни, но даже наоборот — подчеркивающие безнравственность и распущенность празднующего народа. Наиболее ярким примером такого «трезвого» подхода может послужить статья Н. С. Преображенского «Баня, игрище, слушанье и шестое января» (курсив Н. П.), опубликованная в «Современнике» в 1864 году[473]. Заявив, что в праздновании святок «каждый уголок непременно имеет свою особенность, что-нибудь такое, чего нет в других уголках»[474], автор передает свои впечатления от святочного игрища в селе Никольском Вологодской губернии, свидетелем которого ему довелось быть. В его изображении народный праздник оказывается не только временем веселья, гаданий, ряженья, но и временем безудержного, порою доходящего до распущенности, разгула. Сцены, увиденные им на деревенском игрище, поразили его «странностью», «дикостью», «цинизмом» и «скандальностью». Статья Преображенского свидетельствует также о возникновении интереса к описанию специфики праздничных обычаев и обрядов конкретных регионов России. И действительно, с середины века во множестве начинают печататься работы этнографов и бытописателей, внимание которых приковано к какой-либо конкретной местности, чего почти не встречалось в трудах предшествующего периода. Такие описания, имея своей целью дать как можно более объективное изображение местных обычаев, чаще всего были лишены идеализации народного быта, свойственной более ранним работам[475]. Позже, в конце XIX — начале XX века, интерес к специфике проведения календарных праздников в различных губерниях, уездах и даже в отдельных деревнях находит отражение в