Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

обладают художественными достоинствами. Тем не менее эта величайшая икона играет чрезвычайно важную роль в религиозной жизни. И наоборот, на западе существуют множество прекрасно написанных безблагодатных религиозных образов. Картина же – это светское искусство. А «Чёрный квадрат» – не отсылает к какой-либо реальности^ презентует самого себя. Это эстетическая находка Малевича.

Владимир Куприянов, художник, фотограф: я тоже работаю с фотографией, так сказать, симулятор, как заметил Евгений, и я вижу, что в нынешней ситуации, когда всё непонятно, все критерии искусства размыты, художники ищут хоть какую-то опору. Церковь, я считаю, должна заниматься вопросами культуры, не только церковной, а просто культуры. Наша церковь, поскольку расширение её произошло в последние годы очень быстро, пока очень дилетантская. Нам, мне кажется, надо выработать какое-то спокойное, здравое отношение к собственной истории.

Борис Орлов, художник, скульптор: если говорить о том, есть ли в настоящее время религиозное искусство, то я считаю, что его нет. И то, что делает Гор Чахал, мне кажется больше наивным, чем серьёзным. Я нисколько не сомневаюсь в чистоте его намерений, но результаты меня совсем не впечатляют.

Если мы здесь собрались, чтобы понять, что такое религиозное искусство сейчас, то хотелось бы развития диалога между Евгением Барабановым и о. Борисом. В разговоре о том, что возможно, что невозможно в искусстве, с точки зрения наших императивов, каждый определяет эти нормы сам.

Алексей Лидов: я думаю самое главное, что мы способны к диалогу. Потому что степень взаимной агрессии актуального искусства и церковной среды колоссальна. Что же касается творчества Гора Чахала, то, на мой взгляд, он один из первых сделал очень мужественный шаг и встал на этом поле боя между двумя противниками и показал, что можно жить иначе. Этот поступок – есть акт не только художественный, но и акт гражданского мужества. Мне кажется, что конструктивный диалог в полной мере не мог получиться, потому что это лишь одна из первых попыток такого разговора. Надо создавать пространство для такого диалога и взаимного общения, прояснения позиций.

В ближайшее время в Москве будет построено около шестисот храмов. И эти храмы будут украшаться и фресками, и иконами ит.д. В определенном смысле – это проверка на нашу культурную состоятельность.

Ирина Лебедева: все аспекты заявленной темы не могут быть затронуты в рамках столь краткого круглого стола. Я думаю, что это может стать предметом наших следующих встреч. Мы – музей, который хранит иконы, который показывает современное искусство, в котором на этом же этаже, где мы сейчас находимся, представлен «Чёрный квадрат» Малевича. Поэтому, мне кажется, мы как раз то место, где можно обсуждать самые разные проблемы, связанные с этой очень острой, очень важной актуальной задачей.

В заключение мне хотелось бы сказать о такой вещи, которая для меня является очень важной. Мы можем говорить о канонах, но мы говорим и о том, что всё должно развиваться. Искусство двенадцатого века и искусство девятнадцатого – это два совершенно разных искусства. И XX век обогатил нас новым художественным языком. И мы все понимаем, что искусство всегда отражает время. Меня всегда удивляют люди, которые летают современными самолётами, пользуются мобильными телефонами, но выступают против нового языка в искусстве – он же часть этой жизни.

Когда мы говорим о том, каков может быть путь к вере, хотелось бы затронуть тему молодого поколения, которому может быть язык современного искусства, более понятен, чем то, что они могут увидеть в церкви. Возможно, такое искусство заинтересует их и приведёт к вере. Это путь очень сложный, и он не так однозначен. И поколению, которое сидит в интернете, язык этого искусства ближе и понятнее, чем что-либо другое. Поэтому мне кажется, те вопросы, которые сегодня возникают, чрезвычайно актуальны.

(Источник: блог Гора Чахала в LiveJournal -

https://chahaL.Livejournal.com/456187.htmL)

Вольный воздух московского гетто

И этот воздух, воздух вешний,

Морской свершивший перелет.

(Анна Ахматова. Приморский сонет.

Июнь 1958. Комарова)

Приснился сон,

Что невесом

И воздухом несом.

(Олег Прокофьев. Вагон. «Синтаксис»,

№ 2. Февраль 1960. Самиздат)

Стадия музеефикации, в которой находится наследие неофициального или, как принято говорить сегодня, «нонконформистского» искусства московских художников второй половины XX века, выдвинула немало вопросов, обусловленных необходимостью искусствоведческого прояснения и (реконструирования содержательных значений этого наследия.

Одна из общих предпосылок вопрошаний – прерывность культурных кодов и практик, обусловленная глубокими социокультурными переменами двух последних десятилетий. Отсюда – эффекты «исчезновения реальности» прошлого, неохваченного сетью текстуально-аналитической проработки. И как следствие – логически неизбежные вопросы.

Прежде всего – о месте, роли и взаимосвязях контекстов: исторического, художественного, общекультурного, музейного. Вопросы не простые. Ведь каждый из контекстов принадлежит одновременно двум разным полям культурного производства: прошлому («советскому») и нынешнему («постсоветскому»). А поскольку в отношении к прошлому «постсоветская» современность демонстрирует амбивалентную избирательность, то к режиму контекстов, несомненно, примыкают и симптомы амбивалентности: техники замен текстуально непроработанного исторического опыта его символическими, «знаковыми» эквивалентами. В итоге, область исторического выглядит агитационно-пропагандистским фасадом, укрывающим зону подавленного, вытесненного, отягощенного скрытыми травмами. Сами же символические замещения и «знаковые» величины, манифестирующие власть воображаемого, побуждают считаться не только с прерывностями, но также с преемственностью полей культурного производства.

Вторая группа вопросов обусловлена местной ситуацией музеефицирования. И здесь самый первый, самый главный вопрос есть вопрос о содержаниях, сопряженных с уже упомянутыми контекстами: что именно репрезентируют музейные коллекции «нонконформистского» наследия – искусство или эпоху? И если искусство, как быть с интернациональным контекстом художественных практике контекстом мировых музейных коллекций послевоенного искусства?

Компромиссные конструкции вроде «искусство эпохи» или «искусство нонконформистов», предложенные без внятных пояснений и уточняющих акцентов, ответом служить не могут. Особенно, если речь идет о пятидесятых и шестидесятых годах – времени формирования первых подходов к проблематике актуальных для западного мира тех лет эстетических теорий и художественных движений.

Заметим, нынешние тенденции соревновательного собирательства и манипуляций с доставшимся наследием – тугой узел финансовых интересов, амбициозных самоутверждений, апелляций к культурной памяти и упрямых переиначиваний – подобными вопросами не отягощены. Приватизация художественного прошлого – прямое следствие взрывного демонтажа советской культуры, изменившего соотношения центра и периферии. Здесь много витальной энергии, изобретательных стратегий, реактивности, но крайне мало интеллектуальной работы, строгого анализа, (само)рефлексии.

Инерционной силе движения периферии к центру влияний обязан и нынешний перевод былых «отщепенцев» в мир музейной классики. И хотя не всё в этой классике для современного понимания искусства бесспорно, не всё обрело