Сергей Аверинцев - В СТИХИИ «БОЛЬШОГО ВРЕМЕНИ»

Очень деликатный вопрос — самоопределение Бахтина внутри того «хронотопа», в котором Провидение определило состояться его мысли. Я только что выражал несогласие с В. Н.Турбиным, не согла­шусь в сходном пункте и с М. Л. Гаспаровым, однако понимаю, как кажется, мыслительный мотив, им руководивший, и выражаю ему сочувствие. Что Бахтин был и ощущал себя именно гражданином Атлантиды и сохранял в совершенно необычной мере свободу от сво­его времени и сосредоточенность на своих мыслях, — на этом продолжаю настаивать; но заводить этих моих утверждений слишком уж далеко не хочу. Священного недуга, возвышенной мании, которая позволила бы ему, скажем, додумывать свои философские мысли ценой эгоцентрической самоизоляции, затыкая уши от голосов вре­мени, у него не было. Иначе он не был бы Бахтиным и ни о какой легкости говорить бы не имело бы смысла. Древняя этика любила описывать каждую добродетель как середину между двумя пороч­ными крайностями. По одну сторону от здравости Бахтина лежало тривиальное безумие конформизма, замкнутости в «малом» време­ни, в минутном настоящем; по другую — безумие замкнутости опять-таки в «малом» времени собственной ностальгии и в себе самом. Сво­бода Бахтина от времени не была абсолютной; абсолютной свободы грешный человек на земле не имеет. Бахтин сам, к своей чести, гово­рил о своей доле вины в грехах своего времени. Но та отнюдь не абсолютная, но совершенно реальная и притом, что там ни говори, необычно широкая свобода, которой он хотя бы в глубине ежечасно обладал, не была куплена страшной ценой выпадения из времени, очень реально угрожавшей выжившим гражданам его Атлантиды («И выпав из времени, заживо окаменев...» — как сказано у одного из со­временников Бахтина). Он не выпадал из времени, но и не жил в теку­щем моменте. Он дышал тем, что сам назвал «большим временем».