Илья Бояшов - Литературная матрица. Учебник, написанный писателями. Том 2

«Позорно! — говорит себе губернатор. — Позорно. Боюсь, что я негодяй».

Губернатор ждет смерти, даже ищет ее, отказавшись от охраны и гуляя в одиночестве по улицам города. Приставленные к нему сыщики — защита слабая, и, понимая это, они не слишком тщательно наблюдают за губернатором…

И однажды утром на безлюдной площади к Петру Ильичу поахоаят двое, окликают. Делая вид, что подают прошение, тянут из карманов револьверы. Действия их неумелы, неловки; губернатор ждет, успевая оглядеть площадь, — никого вокруг, кроме этих двоих.

«Убит он был тремя непрерывными выстрелами, слившимися в один сплошной и громкий треск.

Минуты через три прибежал городовой, за ним сыщики и народ — как будто все они где-то поблизости, за углом, ожидали конца. (…)

И весь день возбужденно говорили об убийстве, одни — порицая, другие — одобряя его и радуясь. Но за всеми речами, каковы они ни были, чувствовался легкий трепет большого страха: что-то огромное и всесокрушающее, подобно циклону, пронеслось над жизнью, и за нудными мелочами ее, за самоварами, постелями и калачами, выступил в тумане грозный образ Закона Мстителя».

Некоторые из современных Андрееву критиков считали, что повесть слишком растянута. С этим трудно согласиться: автору нужно было показать ожидание губернатором гибели, осознание того, что она неизбежна. Ни одна деталь — увлечение Петра Ильича огородничеством, осмотр убитых, фейерверк перед отъездом сына, сошедшая с ума жена рабочего, у которой убили дочку, письма губернатору — не кажется лишней, все играет на усиление эффекта.

Нет в повести и окрашенных одним цветом персонажей — ни темных, ни светлых. По-своему прав губернатор, по-своему повинны в собственной скотской жизни рабочие, по-своему честен полицмейстер, по-своему несчастна супруга губернатора.

Проблема, поставленная Андреевым в «Губернаторе», вневременна — она будет существовать, пока существует институт государственной власти, пока есть такое понятие, как справедливость. В одном из первых отзывов на повесть (журнал «Мир Божий», 1906, № 4) критик В. П. Кранихфельд указывал на то, что ни один реально существующий губернатор не воспримет произведение Андреева иначе «как детскую побасенку из мира сентиментальных чудаков». Может быть, так и есть. Но в этом и беда людей у власти, не реагирующих на происходящее внизу, как говорится, в народных толщах, или же реагирующих топорно — век назад залпами по демонстрантам, казачьими нагайками и поркой, а сегодня дубинками. В итоге это приводит к катастрофам, «красному смеху».

«Как бы отрицательно мы ни относились к террору и с точки зрения этической и с точки зрения политической бесплодности его, — писал критик К. Арабажин, — мы не можем отрицать, что явления террористического характера имеют глубокие корни в обществе и не могут быть объясняемы по казенному способу, — преступностью безумцев. Андреев дает нам в этом смысле удивительную по наблюдательности и меткости картину».

В автобиографии Леонид Андреев отметил: «Серьезных цензурных препятствий в моей беллетрической работе не встречал. Некоторые гонения испытывал уже после того, как вещь была напечатана или поставлена в театре».

«Губернатор» тоже был опубликован без особых проблем в журнале «Правда» весной 1906 года, но к розничной продаже номер был запрещен. И все же удивительно, что, казалось бы, недопустимое, крамольное, цензура у Андреева пропускала в печать. И едкую сатиру на официальную, слитую с правосудием, церковь («Христиане»), и бунт священника против Бога («Жизнь Василия Фивейского»), и памфлет на агентов полиции («Нет прощения»), и «призыв к анархии», «глумление над православием» («Савва») и, особенно, настоящий гимн революции — небольшой рассказ, даже, скорее, стихотворение в прозе, — «Из рассказа, который никогда не будет окончен», опубликованный в газете «Утро России» в сентябре 1907 года, в дни, когда Первая русская революция была подавлена, задушена «столыпинскими галстуками».

Это произведение Андреева легко примерить и на наше время. В нем дано объяснение того, почему, несмотря на упорно навязываемый стандарт благопристойного обывателя, несмотря на запугивание, люди выходят на «несанкционированные митинги». Дело здесь не столько в уровне жизни, не в озлобленности, не в кровожадной зависти к богатым и даже не в протесте против ограничения гражданских свобод, а — в порыве… И такой порыв как раз описан в миниатюре «Из рассказа, который никогда не будет окончен».

Параллельно с этим произведением Андреев написал другое, казалось бы, полярно ему противоположное, — «Тьма».

«Тьма», на мой взгляд, самое необъяснимое, самое глубокое произведение Леонида Андреева. Повествует оно о революционере-террористе, который, скрываясь от слежки, оказывается в публичном доме. Там он знакомится с проституткой Любой й в процессе общения с ней перерождается — из чистого, осененного великой идеей человека, превращается в покорного, осознавшего непобедимую грязь мира («Если нашими фонариками не можем осветить всю тьму, так погасим же огни и все полезем в тьму», «стыдно быть хорошим»); он отдает револьвер, безропотно сдается полиции. Но перерождается и Люба — вместо развращенной девки, оскорбленной тем, что ее клиент не желает с ней плотской близости, мы видим в финале женщину, бунтующую против зла и покорности («Миленький! да зачем же ты револьвер отдал… Да зачем же ты бомбу не принес… Мы бы их… мы бы их… всех…»). Впрочем, это лишь скелет рассказа — его нужно читать: в диалоге героев, в их споре, в «очной ставке двух правд, жизни вверх и жизни вниз» и кроется суть, процесс изменения мировоззрений, метания, открытия, прозрения даже.

Война в русском обществе была в разгаре, и потому рассказ этот вызвал в демократическом лагере бурю негодования: «злая сатира на революционера», «грязный вздор», «не бывает таких революционеров… не было, нет и не бывает таких проституток», «пособничество реакции». «Тьма» стала причиной разрыва дружеских отношений Андреева с Горьким… Мало кто из критиков, подобно А. Горнфельду, увидел в рассказе нечто вневременное: «При всех своих недостатках [рассказ] с болезненной силой задел что-то важное и требующее ответа в душе читателей».

Реакция демократического лагеря объяснима — еще недавно Леонид Андреев был с ними всецело, поддерживал революцию не только в произведениях, но и делом: в феврале 1905 года он был арестован за то, что предоставил свою квартиру для заседания членам ЦК РСДРП, и две недели провел в Таганской тюрьме. Весной 1906-го в Финляндии Андреев участвовал в демонстрациях, выступал на митингах; после подавления восстания в Свеаборге скрывался в Норвегии. «Революция, революция, революция», — звучит во многих его письмах того времени.

Поэтому «Тьма», естественно, оскорбила тех, кто считал Андреева своим соратником. Но он прежде всего был художником, рассматривающим жизнь, человека под разными углами зрения. И потому почти одновременно мог писать совершенно разные по идее произведения: «Марсельеза» — и «Так было», «Тьма» — и «Из рассказа, который никогда не будет окончен», «Рассказ о семи повешенных» — и «Мои записки»…

В Берлине, где осенью 1906 года жил Андреев, им была создана одна из самых мрачных его вещей — пьеса «Жизнь Человека». Театральные постановки ее (февраль 1907-го в Петербурге, декабрь — в Москве) потрясли зрителей. «Отчаяние рыдающее, которое не притупляет чувства и воли, а будит», — писал А. Блок; «Шедевр Андреева», — отозвался А. Луначарский; «Спасибо, спасибо художнику, который раскрыл перед нами пропасть бытия и показал перед нами гордого человека, а не идиота», — благодарил Андрей Белый. Но вместе с тем многие упрекали автора в том, что жизнь человека показана в стиле лубка, что нет в ней героических моментов, настоящего бунта, что андреевский человек не в силах сопротивляться обстоятельствам.

Но таков был замысел Андреева: создать схему обыкновенной человеческой жизни, в которой чередуются радости и беды, отчаяние и духовные подъемы. А жизнь изначально трагична, потому что неизбежно заканчивается смертью. И все же при всей своей трагичности, безысходности, пьеса подталкивает читателей к сопротивлению бренности существования, провоцирует на деятельность. Да, андреевский человек умирает, но нравственно не подчиняется смерти. И наверное, невозможно после чтения «Жизни Человека» изо дня в день жить просто так, бездумно. Ведь «Некто в сером» (персонаж пьесы) отсчитывает годы, месяцы, а может быть, дни до конца этой единственной жизни.

28 ноября 1906 года, буквально через два месяца после окончания пьесы, умерла от послеродовой болезни жена Леонида Андреева Александра Михайловна, с которой писатель прожил в браке около пяти лет (познакомились они еще в 1896 году). Она была его другом, спасением от «ужаса жизни». И это не пустые слова: в юности Андреев несколько раз покушался на самоубийство, лежал в психиатрических лечебницах, страшно пил. Наверное, благодаря Александре Михайловне Андреев не только стал выдающимся писателем, но и выбрался из затяжного периода депрессии, страшного внутреннего смятения… Александра Михайловна родила двух сыновей, старший из которых, Вадим, известен как ревностный хранитель литературного наследия отца, автор воспоминаний о нем, а младший, Даниил, стал прекрасным поэтом, написал уникальную, ставшую настольной не для одного поколения молодых интеллектуалов книгу «Роза мира».