Ранние тексты. 1976–1990 - Борис Ефимович Гройс

откровением, сохраняющим только свою форму, свой стиль, свой тон, к которому каждый, в принципе, может прибегнуть, перехватив заблудившееся апокалипсическое сообщение, – поистине торжество постмодерного эстетизма (заметим только: «апокалипсис без истины» служит на деле и для Деррида раскрытием истины – истины постструктурализма, парадигматическим постструктуралистским текстом). Деррида: «Не является ли апокалиптическое трансцендентальным условием любого дискурса, или даже любого опыта, или любого следа? Тогда жанр в строгом смысле слова “апокалиптических сочинений” был только примером, только образцовым обнаружением этой трансцендентальной структуры» (с. 72). И далее: «Есть только Апокалипсис без Апокалипсиса. Слово “без” я произношу здесь соответственно столь необходимому синтаксису Бланшо, который часто говорит: Х без Х» (с. 82), то есть «Х» как чистая форма, скорлупа, стиль, интонация, абсолютная цитата.

Но этот Апокалипсис без Апокалипсиса, или, точнее, Апокалипсис Апокалипсиса, и дает впервые возможность стать «просветителем»: пишущий и говорящий как бы ловят этот вопрос, этот тон, приходящий «из потустороннего бытия», из «по ту сторону добра и зла», «по ту сторону бытия как события». Получатели случайных, бродящих посланий ниоткуда – писатели, философы, литераторы – передают их дальше, искажая наугад. И они имеют на это полное право, ибо слышат постоянное апокалипсическое «Приди!» (с. 87), не имеющее ни отправителя, ни адресата и, следовательно, адресованное также и им и приходящее от Того, что выше бытия и за за бытием.

Такова в общих чертах апокалиптика Деррида. И здесь уместно заметить, что он, в сущности, действительно повторяет классическую модель: Апокалипсис открывает истину, то есть постструктурализм, и эта истина посылает сообщение своему пророку, то есть Деррида, провозгласить ее, обличив тех, кто против нее, то есть верящих в видимую «языческую» истину и таким образом не желающих знать истины за пределами различения истины и лжи или добра и зла, которая одна для правых и виноватых и на всех равно светит, хотя сама невидима и непосредственно не слышима. Эта традиционность позиции позволяет обратиться к Деррида с теми же вопросами, с которыми он обратился к другим: кого, почему и ради чего хочет запугать Деррида своими пророчествами? Какие он ставит себе конкретные цели? Можно было бы дать ответ на эти вопросы и на основании только что прореферированного его сочинения, но в куда большей степени возможность для этого представляет статья «Нет, Апокалипсис, нет, не сейчас», которая является записью речи Деррида, произнесенной им на конференции, имевшей место в США и посвященной проблемам «ядерного критицизма», – в этой конференции принимали участие литераторы-гуманитарии, пытавшиеся резонировать по поводу современных проблем ядерной войны.

Прежде всего Деррида ставит в своей речи вопрос о том, что дает право литераторам говорить о ядерной стратегии, в которой они ничего, как кажется, не понимают. Ответ его состоит в том, что да, имеют право, поскольку ядерная война есть исключительно языковая и даже в еще большей степени литературная проблема. Во-первых, вся стратегия гонки вооружения риторична, поскольку ориентирована на то, чтобы внушить нечто оппоненту. Во-вторых, если война когда-нибудь начнется, то она будет состоять из серии приказов, основанных на чисто словесной информации, опытная верификация которой будет в принципе невозможна. И в-третьих – и самое главное, – атомная война еще не наступила, а когда она произойдет, то сказать о ней будет некому и нечего, и потому ядерная война есть дело абсолютной фикции, это чисто словесный, литературный мираж.

В недавнее время в немецкой философии развилась мысль о том, что общая тенденция Нового времени состоит во все возрастающей теоретизации, а вследствие этого и фикционализации действительности и что причина этому лежит в страхе перед Апокалипсисом, уничтожителем мира[29]. Секуляризованное европейское сознание, не способное более обратиться к Богу с мольбой о пощаде, пытается убедить себя в том, что, поскольку мир есть фикция, он не может быть разрушен каким-нибудь «действительным событием», каковым должен явиться Апокалипсис. Деррида, мне кажется, идет еще дальше и провозглашает фикцией сам Апокалипсис. Однако именно здесь его ожидают серьезные затруднения. Дело в том, что, фикционализируя все: и мир, и его конечность, Деррида вынужден материализовать самое фикцию. Всякая фикция имеет для него основу в «литературе» или, как он еще говорит, в «архиве», под которым имеется в виду бесконечное множество текстов, которые все отсылают друг к другу и без которых невозможна человеческая культура и никакое мышление вообще. Уничтожение этого архива в ходе атомной войны означает также и гибель всех фикций, которые коренятся в реальности архива, литературы. Уничтожение литературы есть именно уничтожение всего, ибо все, кроме литературы, есть литературная фикция, после гибели которой не останется никакой реальности.

Таким образом приобретает реалистические и конкретные очертания тот апокалипсис без апокалипсиса, который Деррида вывел в первой своей работе посредством анализа текста. Апокалипсис апокалипсиса есть атомная война: она все разрушает, не открывая никакой истины и не оставляя после себя никакой реальности. Вся же литература в целом оказывается единым апокалиптическим тестом – текстом об атомной войне, ибо литература пишет о своей смертности, о гибели своих сообщений, об их бесконечной уязвимости. Лучшей литературой об атомной войне Деррида считает Малларме или Кафку, которые пишут о затерянности и гибели самого литературного сообщения, о гибели литературной фикции. Деррида: «Если – в соответствии с некоторой структурирующей гипотезой или некоторым стуктурирующим фантазмом – атомная война соответствует тотальному уничтожению архива, то она становится абсолютным референтом, горизонтом и условием всех остальных референтов» (с. 120)

Отмечая далее, что всякая война ведется «во имя чего-то, что важнее жизни», но что после уничтожения жизни как таковой никакое имя не будет в состоянии сохраниться, Деррида указывает, что атомная война будет вестись только во имя Имени как такового, то есть снова, в конечном счете, во имя литературы, хотя и ради уничтожения литературы. Единственную надежду Деррида видит характерным образом все в той же всегда возможной и всегда наступающей «ошибке сообщения». Ракеты, посланные в цель, по какому-то случаю могут так же не достичь ее, как не достигают адресата и прочие литературные сообщения. Ошибки в адресации – залог поддержания и продолжения жизни. Понятное сообщение так же смертельно, как и правильно запущенная и попавшая в цель ракета. Надежда на спасение от атомной войны – текст Апокалипсиса: именно потому, что он непонятен, бесконечен, не открывает истины, неинтерпретируем и является в этом смысле образцовой литературой. Постмодернистская теория литературы оказывается, таким образом, гарантом от тотального уничтожения, которым грозит теория литературы классического, рационального структурализма, в соответствии с которой все значения и ракеты должны достичь цели. Апокалипсис апокалипсиса оказывается угрозой и надеждой, долженствующими сплотить постмодернистскую школу или секту и