Дальнее чтение - Франко Моретти

европейского романа» – эти и другие находки подкрепляли модель Валлерстайна. Помимо того что эта теория хорошо согласовывалась с фактами, она также ясно показывала системные ограничения, в рамках которых вынуждены были развиваться национальные литературы: в противовес творческой экосистеме «Европейской литературы Нового времени» миросистемная теория с жестокой реалистичностью продемонстрировала способность центральных литератур предопределять и, по сути, искажать развитие большинства национальных культур.

Несмотря на то что «Гипотезы» полностью основаны на работах исследователей-марксистов – Джеймисона, Шварца, Миёси, Мукерджи и, конечно, самого Валлерстайна – и опираются на изрядное количество исторических фактов (по крайней мере, изрядное, если принимать во внимание особенности истории литературы), они вызвали бурные дискуссии среди левых, в ответ на которые три года спустя я написал «Еще гипотезы». По иронии судьбы за первым залпом критики последовал второй – более сильный и теперь уже как слева, так и справа, – нацеленный на идею о «дальнем чтении». Я добавил это роковое выражение в самом конце работы над статьей, а поначалу использовал сочетание «серийное чтение» – как отсылку к основной операции квантитативной истории. Потом каким-то образом «серийное» чтение исчезло, а «дальнее» осталось. В этом был элемент шутки, минута передышки посреди острой дискуссии. Однако, кажется, никто это как шутку не воспринял, и, по-видимому, справедливо.

* * *

«НАЦИОНАЛЬНАЯ литература сейчас мало что значит, на очереди эпоха всемирной литературы, и каждый должен содействовать скорейшему ее наступлению»[68], – говорил Гете Эккерману в 1827 г. А вот что писали Маркс и Энгельс 20 лет спустя, в 1848-м: «Национальная односторонность и ограниченность становятся все более и более невозможными, и из множества национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература». Weltliteratur – именно ее имели в виду Гете и Маркс, мировую литературу, имеющую мало общего со «сравнительным» литературоведением: китайский роман, который читал Гете во время упомянутого разговора, или описанную в «Манифесте» буржуазию, которая «путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство и потребление всех стран космополитическим»[69]. Если говорить прямо, то сравнительное литературоведение не достойно таких предшественников. Изначально оно было намного более скромной интеллектуальной инициативой, не выходящей за пределы Западной Европы и по большей части ограниченной окрестностями Рейна (то были немецкие филологи, изучающие французскую литературу). Не более того.

Оно повлияло на формирование моих научных взглядов, и всякая научная деятельность ограничена своими рамками. Однако рамки можно раздвигать, и я думаю, что сейчас подходящее время для того, чтобы вернуться к давним амбициозным идеям о Weltliteratur: в конце концов, окружающая нас сегодня литература, без сомнений, является всемирной системой. Вопрос даже не в том, что стоит исследовать, вопрос в том, как. В чем состоит изучение мировой литературы? Как к нему приступить? Я занимаюсь западноевропейской прозой 1790-1930-х гг. и чувствую себя шарлатаном, когда покидаю пределы Британии или Франции. А тут – мировая литература…

Конечно, многие читали больше и внимательнее, чем я, но тем не менее сейчас вопрос стоит о сотнях языков и литератур. Вряд ли его можно решить, просто читая «больше». Особенно в ситуации, когда мы только начали открывать заново то, что Маргарет Коэн называет «великим непрочтенным». «Я занимаюсь западноевропейской прозой…» Это не совсем так, потому что я занимаюсь лишь канонизованной ее частью, которая составляет меньше одного процента всей изданной литературы. Опять же, многие читали больше, но дело в том, что у нас есть 30 тысяч британских романов XIX в., или 40, 50, 60 тысяч – никто не знает точно, никто их не читал и никогда не будет читать. А ведь есть еще и французские романы, а также китайские, аргентинские, американские…

Это хорошая мысль – читать «больше», но так мы не решим эту проблему[70].

Возможно, это непосильная задача – заниматься одновременно и мировой литературой, и великим непрочтенным. Однако мне кажется, что это наша уникальная возможность, потому что из-за огромных размеров проблемы становится понятно, что мировая литература не может быть такой же литературой, но только большей по размеру; мы не можем ей заниматься так же, как и раньше, но просто с большей интенсивностью. Она должна быть другой. Категории должны быть другими. «В основе деления наук, – утверждал Макс Вебер, – лежат не „фактические связи „вещей, а „мысленные связи проблем: там, где с помощью нового метода исследуется новая проблема <…>, возникает новая „наука“»[71]. В этом и заключается суть: мировая литература – это не объект, а проблема, которая требует нового литературоведческого метода, – и пока что никто не находил новые методы, просто читая больше книг. Новые теории рождаются иначе: для начала им нужен скачок, ставка в споре – другими словами, гипотеза.

Мировая литература: единая и неравномерная

Начальную гипотезу я позаимствую из миросистемной школы исторической экономики, с точки зрения которой мировой капитализм является системой, которая одновременно едина и неравномерна: у нее есть ядро и периферия (а также полупериферия), связанные отношениями возрастающей неравномерности. Единая и неравномерная: единая литература (Weltliteratur – в единственном числе, как у Гете и Маркса), или, возможно, точнее, единая мировая литературная система (связанных между собой литератур), отличающаяся от того, что ожидали Гете и Маркс, поскольку она неравномерна по своей сути. «Внешний долг неизбежен в литературе Бразилии так же, как и в любой другой области, – утверждает Роберто Шварц в блестящем эссе „Импортирование романа в Бразилию“, – это отнюдь не малозначительный элемент произведений, а их составная часть»[72]. А вот размышления Итамара Эвен-Зохара о еврейской литературе: «Интерференция [является] связью между литературами, при которой <…> литература-поставщик может предоставлять прямые или косвенные займы [Импортирование романа, прямые и косвенные займы, внешний долг – обратите внимание, как экономические метафоры незаметно проникли в историю литературы] – служить поставщиком займов для <…> литературы-получателя. <…> Литературная интерференция не симметрична. Чаще всего литература-поставщик вмешивается в литературу-получателя, полностью игнорируя ее»[73].

Вот что значит быть единой и неравномерной: судьбу одной культуры (как правило, культуры, находящейся на периферии, как уточнила Монсеррат Иглесиас Сантос)[74] пересекает и меняет другая культура (расположенная в ядре), «полностью игнорируя ее». Эта асимметричность власти в мире – знакомая история, и несколько позже я скажу больше о «внешнем долге» как составном элементе литературы. Сейчас же позвольте поговорить о следствиях заимствования теоретического каркаса из области социальной истории и его применения в истории литературы.

Дальнее чтение

В статье о сравнительной социальной истории Марк Блок предложил прекрасный «лозунг» – как он сам его охарактеризовал: «годы анализа ради одного дня синтеза»[75]. Если почитать Броделя или Валлерстайна, то сразу становится понятно, что имел в виду Блок.