Пролетарское воображение. Личность, модерность, сакральное в России, 1910–1925 - Марк Д. Стейнберг

влияния[38]. Если не считать этого последнего проявления высокомерия, перечень популярных и любимых авторов пролетарских писателей во многом совпадал с предпочтениями остальных «сознательных» и «культурных» рабочих, что видно, например, из списков книг, выдававшихся на руки профсоюзными библиотеками и библиотеками рабочих клубов[39].

Эти интеллигенты из народа нередко выражали огорчение, что «океан темноты» отделяет их от основной массы российских рабочих[40]. Подобные настроения перекликались с широко распространенным в последние годы царского режима и первые годы советской власти опасением, что большая часть городской бедноты не проявляет интереса к образованию и погрязла в невежестве, бескультурье, пьянстве, грубости, пассивности[41]. За этим ощущением глубокого разрыва со средой стоит своя правда. Однако не следует понимать эти сетования слишком буквально. Подобные опасения и отчужденность составляли часть самоопределения интеллигенции из низших классов, часть создаваемого рабочими писателями мифа о самих себе как о личностях, преодолевших деградацию, навязанную средой, и потому способных освободить других. Очевидно, что на самом деле они не возникли из ничего и не стояли на противоположном берегу океана народной темноты. Конечно, они не были «среднестатистическими» рабочими – хотя это понятие с трудом поддается определению исходя из имеющихся данных и вряд ли обладает большой объяснительной силой, учитывая огромное разнообразие и текучесть форм жизни рабочего класса. Безусловно, они являлись во многих отношениях замечательными личностями. Но в их биографиях отразились глобальные процессы: урбанизация и индустриализация; переселение крестьян в город (а также дальнейшее перемещение между городом и деревней); распространение образования, книг, новых идей среди низших классов; подъем социалистического движения; развитие форм самоорганизации рабочего класса; утверждение понятия «личности» и ее прав; рост внимания к голосу простого народа в публичном поле; а после 1917 года – появление новых социальных лифтов для талантливых людей из рабочего класса, этого (в теории) нового гегемона. Этот голос был полон критики, выходил за общепринятые рамки, не всегда звучал уверенно – и это тоже характеризовало эпоху. Ход истории отразился и в дальнейших судьбах рабочих писателей. Некоторые замолчали и были преданы забвению по мере того, как усиливались требования культурного единообразия в середине 1920-х годов и особенно в 1930-е годы. Другие сделали успешную карьеру в качестве писателей или чиновников от культуры. Иные были арестованы в конце 1930-х годов и расстреляны (см. Приложение).

Не существует, кажется, на свете другой страны, кроме России, где бы водилось столько рабочих и крестьянских писателей, отметил М. Горький в 1914 году[42]. Возможно, причина заключается в том, что у российских рабочих не имелось других способов выразить себя, а возможно, в том, что жизнь в России тех лет была чрезвычайно насыщенной. В любом случае поражает не только широкое распространение увлечения писательством среди российских рабочих, но и та сильнейшая потребность в творческом самовыражении, которая их охватила. Некоторые авторы из народа, конечно, рассматривали свои творческие опыты как случайные и временные. Другие, и среди них те, кто обращались к Горькому, всерьез пытались стать писателями, но им не хватало таланта или упорства, чтобы привлечь более широкую аудиторию, чем горстка читателей и слушателей. Однако многие представители народа писали так упорно и талантливо, что обратили на себя внимание издателей, и это мотивировало их совершенствоваться и писать как можно более регулярно. Если оценивать эти тексты в свете современных представлений о технике и форме, то их художественные достоинства невелики. Даже сочувственно настроенный критик-марксист указывал, что опусы рабочих, опубликованные в те годы, отличаются «детской наивностью» в отношении стиля и вряд ли заслуживают более высокой оценки, чем «рифмованная проза» или «вирши» [Львов-Рогачевский 1927: 5, 25–27]. Тем не менее эти сочинения свидетельствуют об огромной потребности в самовыражении, сыгравшей ключевую роль в появлении «интеллигенции из народа». И эти сочинения, как правило, несут большой заряд сложных идей и эмоций.

Несмотря на то, что многие представители образованной элиты восхищались столь незаурядными крестьянами и рабочими и пытались им помочь, часто между этими двумя социальными группами возникали отчуждение и недоверие, как отмечают историки рабочего движения в России. После 1905 года наблюдался рост числа организаций самых разных типов, но вместе с тем чувствовалась и растерянность, вызванная провалом политического радикализма и идеологическими разногласиями в образованной среде. Хотя интеллигенты из рабочих и образованные элиты продолжали взаимодействовать в различных организациях и группировках, прежде всего партийных и журнальных, чаще рабочие предпочитали вступать в свои собственные организации, если вообще принимали участие в каких-либо организациях. Как отмечал Клейнборт, сам марксист, в рабочих союзах, кооперативах и культурных объединениях интеллигенты из рабочих оттесняли собственно интеллигенцию на периферию, так как стремились взять управление в свои руки [Клейнборт 1923: 193].

Такой же подход преобладал во взглядах рабочих на сущность и способ формирования рабочей интеллигенции в России[43]. Рабочие отвергали образовательные организации, создаваемые и руководимые элитой для просвещения простого народа, и полагали, что только рабочие «общества самообразования» способны воспитать в рабочих «широту взглядов» и «самодеятельность», в которых они нуждаются, и будут способствовать рождению столь необходимой «рабочей интеллигенции»[44]. По мнению рабочего-публициста, меньшевика Ивана Дементьева, рабочая интеллигенция возникла в «могильной тишине» в первые годы XX века, но быстро выросла после 1905 года, так как союзы, клубы и другие рабочие организации готовили сознательных рабочих. В результате, продолжает он, накануне войны «думающие и развитые рабочие» стали обычным явлением в рабочей среде. И хотя их число оставалось по-прежнему небольшим, роль их была огромна, потому что только они по-настоящему защищали право рабочих на самоорганизацию и служили подлинными выразителями лучших идей, чувств, исторической памяти, присущих рабочим[45]. Немарксистские члены Суриковского литературно-музыкального кружка, созданного в 1903 году в Москве «писателями из народа», придерживались той же политики обособления, хотя выражали их иным, более народническим языком. Целью кружка, как провозглашалось в 1915 году, являлось «объединение народной интеллигенции», то есть той интеллигенции, которая возникла «из глубины народной жизни», но не благодаря просветительской работе элиты, ходившей в народ, а только благодаря стремлению самого народа, «силою своего духа»[46]. Помощник пекаря Михаил Савин – поэт, активист московского профсоюза булочников, в 1906 году редактор профсоюзной газеты «Булочник», а в 1913 году редактор «народного журнала» «Балалайка», член Суриковского кружка – в 1915 году выразил это мнение еще более резко в очерке о народной интеллигенции. Кто, вопрошал он, способен принести свет в «темные массы» народа? Только тот, кто знает жизнь народа. «Это видно, что болеть болезнями народа, плакать его слезами, а также радоваться его радостями – могут только люди, переживавшие все прелести бесправной жизни»