Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

хочется писать, и спать не хочется… Что бы мне такое делать?.. Куда девать себя?

Через минуту я — на площадке около лестницы, на окне, из которого видна церковь.

Что за ночь! Любоваться такою ночью наслаждение! Полная луна. В ее голубом сиянье все принимает волшебный, фантастический вид: и белые от снега улицы, и отягченные инеем деревья, и даже обыкновенные заборы, и крыши. Дома кажутся дворцами. Небо точно расширилось.

Причудливые узоры, нарисованные морозом на стенах, искрятся, как бриллиантики. Ах, поехать бы куда-нибудь на тройке лошадей далеко, далеко и шибко, чтоб снежная пыль летела в лицо, чтоб захватывало дух от быстрой езды. И как это мама боится шибко ездить!.. Как можно не любить природу! Люблю в ней не только то, что красиво, например звезды, цветы, пенье соловья; нет, люблю и то, в чем иные не находят ничего хорошего: осень с беспрерывными дождями и слякотью и даже пыль… Когда она крутится и поднимается столбом, а небо стального цвета, и листья срываются с деревьев и несутся вперегонки на улице, — разве эта картина лишена поэзии?

И кваканье лягушек люблю я, и сырой пронизывающий воздух болота, и осоку, и тину, и репейник, и крапиву. Все в природе — гармония. Нет ничего лишнего, ничего гадкого.

Ах, никто не знает, не понимает, как много у меня в душе чего-то особенного, духовного, как я понимаю природу, какими красноречивыми кажутся мне не только деревья, цветы, волны, но даже камни, лежащие где-нибудь на берегу на горячем песке среди широких бледных листьев мать-мачехи.

Долго сижу я на подоконнике, мечтаю о чем-то, из‐за чего-то волнуюсь, смотрю на звезды, шепчу им свои признания, смотрю на Большую Медведицу, которая кажется мне живым существом, и вспоминаю, что в деревне ее видно из окон столовой. Колокольня церкви чудно вырисовывается в голубом свете чистого неба.

От церкви веет спокойствием, правдой, хочется молиться, глядя на нее. И я молюсь так, как люблю молиться, когда никто не видит меня, то есть крепко сжимаю руки, закрываю глаза и молюсь почти без слов, стараясь всей душой вознестись к Богу, стараясь сосредоточиться на стремлении к Нему так, чтоб постичь Его, чтоб душа моя слилась с небесами.

Наконец я ложусь спать. Но не спится.

Чтоб заснуть, я, как обыкновенно перед сном, сочиняю рассказы, стихи, разговоры с разными лицами. Но все равно сон не слетает: меня волнуют мечты о Дарловском спектакле, о нашем вечере третьего января, о фантастичном костюме Ундины. Потом другие думы и мечты завладевают мною: ведь завтра Новый год, следовательно, и я сама должна обновиться душою. Решено: завтра с самого утра, с момента пробуждения, вдруг, точно по мановению волшебного жезла, совершится мое превращение из ленивой, эгоистичной, упрямой, вспыльчивой, легкомысленной и тщеславной и т. д. в трудолюбивую, полную самопожертвования, добрую, кроткую, серьезную, одним словом, — в очень хорошую. Сразу отрешусь от всех своих крупных и мелких недостатков и, следя за каждою мыслью, за каждым словом, постараюсь не грешить не только делом и словами, но даже мыслью. Ведь беспрерывно одна за другою пробегают грешные мысли!.. Но чуть только у меня в душе мелькнет какая-нибудь такая мысль, например, хоть желание осудить кого-нибудь, сделать наперекор, отомстить кому за что-либо, полениться, полакомиться, приобрести бесполезную безделушку, сейчас же начну бороться со своим гадким «я», прогоню во что бы то ни стало постыдное желание, в наказание возьму поменьше любимого пирожного за обедом, подарю кому-нибудь нравящуюся мне вещицу, подам нищему не две копейки и не пятак, а полтинник или даже больше, если будут деньги. Хотя папа и мама нередко дарят мне деньги, но у меня часто нет их, потому что я с необыкновенной быстротой транжирю их, покупая «потягушки» (так называем мы тянульки), «слепушки», картинки и тому подобное. Одним словом, за все дурное буду подвергать себя какому-нибудь лишению.

Всем буду уступать, угождать: то вымою чайную посуду за маму, то, играя в лото, намеренно пропущу свои цифры, чтоб вместо меня кто-нибудь другой выиграл. Горничная забудет прибрать чью-нибудь постель, я поскорее, пока ее нет, уберу.

Пошлет мама Катю или Мишу наверх принести ее вязанье, или газету, или «кубышку с мелкими деньгами», им лень, я предложу свои услуги, хотя мне тоже лень. И так всегда во всем.

Бедный Алексей Федорович! Как часто я упрямлюсь и спорю с ним, когда он заставляет повторить наскучившее упражнение. Он никогда не жалуется маме, что я так бесцеремонно веду себя с ним, не ворчит, а только добродушно-шутливо просит: «Ну, маленькая сердитка, noch einmal! Encore une fois!»[890] He буду больше так злоупотреблять его терпением, не буду передразнивать его, представляя, как он бормочет: «Клавиатура, интервалы… Piano-pianissimo, forte-fortissimo»[891] и т. д. или как он считает ра-зе, два-зе, три-зе.

Ломая дужку с Дуней, нарочно проиграю, будто нечаянно забуду сказать: «беру да помню», когда она что-нибудь даст мне.

Еще что? Еще я должна каждый день прочитывать три главы из Евангелия и не пропускать ни одной воскресной обедни, ни одной всенощной.

Словом, мои отношения к Богу, к родным, к знакомым, к прислуге, к нищим должны быть совершенны, даже к животным и насекомым.

Например, летом пойду в сад, увижу на дорожке червяка или муравья, ни за что не наступлю, обойду. Вопьется комар в руку, не убью его. Гуляя в поле, не изомну ногой ни одного цветка, ни одной былички.

Так я мечтала, мало-помалу превращая себя в добрую сказочную фею, щедро рассыпающую вокруг свои благодеяния.

О, где вы, где вы, мои ребяческие бредни, мои смешные, но прелестные мечтания?

Жизнь — холодная, бессердечная и злая учительница. Незаметно, постепенно делаешься ее послушною ученицей, научаешься не доверять людям, скрывать свои мысли и заглушать добрые порывы.

Из кухни снизу донеслись пискливые звуки скрипки. Ах, это, конечно, m-r Pierre Безухов пиликает на своей расстроенной скрипке. Они тоже там встречают Новый год, и все собрались на кухонный бал: и важная Марья Васильевна, и влюбленный Николай Кириллович, и чувствительная кухарка Анна, горько оплакивающая всегда каждую курицу, которую приходится зарезать к обеду, и дочь великого Кира со своими румяными курносенькими дочками, и модничающий лавочник Барбарисов, гордящийся своими выхоленными бакенбардами и то и дело поправляющий рукава, чтоб постоянно были на виду не только его крахмальные манжеты, но и громадные запонки. Не преминула, конечно, явиться страстная охотница повеселиться квартирантская Паша, так и стреляющая в кавалеров лукавыми зелеными глазами. Вот бы посмотреть, как «губернанка» и дочь великого Кира, первая