Нежелательный контент. Политическая власть в эпоху возникновения новой антропологии - Аркадий Юрьевич Недель

Сергеевич, это же правда», – на что Василий Сергеевич Толстиков ответил: «Никто не может лишать народ мифов». Есть тенденция расширения публичности, и это идет сверху, она возникает тогда, когда от широких народных масс что-то начинает зависеть, когда появляются ораторы, когда важно, пойдешь ты штурмовать Бастилию или нет. Пока все стабильно, разговаривать с тобой не о чем, а когда появляются формы народного волеизъявления, политической демократии, рынка, тут нужен диалог, нужно вовлекать в него огромное число людей.

Аркадий Недель: Реклама отрицает свободу воли, потому что она – это фактически идеология сегодня, это стальная публичность, в которой невероятная концентрация времени.

Елена Фанайлова: И концентрация властных дискурсов.

Аркадий Недель: Фактически реклама не оставляет мне выбора, она сделала так, что я не могу это не купить.

Леонид Гозман: Но потому к вам и обращаются, что вы можете купить, а можете не купить. Исходно все-таки у вас есть свобода воли, а я, как продавец Трампа, продавец Честерфилда, неважно, чего, хочу эту вашу свободу подавить и заставить вас что-то сделать. Пока у вас нет свободы воли, на вас глубоко наплевать.

Елена Фанайлова: Каковы перспективы публичности? Все дальше, выше и шире? Или все бессмысленнее и спекулятивнее?

Леонид Гозман: Я надеюсь, что качнется в обратную сторону, и будет опять борьба за приватность, но эту приватность надо будет обеспечивать техническими средствами. Обеспечить ее техническими средствами можно и сейчас. Например, вы можете оставить свой телефон, платить не кредитками, а только кэш, изменить внешность, надеть темные очки, и тогда система распознавания образа вас не узнает. Что-то будет идти в этом направлении, потому что ощущение себя на подиуме крайне утомительно и, в конечном счете, патогенно. У человека должен быть выбор, у него должна быть свобода быть публичным и быть не публичным.

Аркадий Недель: Частная сфера, безусловно, нуждается в защите, чтобы за нее боролись. Но кроме средств, о которых сказал Леонид, важны и внутренние вещи. Если я буду высказывать интересные, нетривиальные мысли, идеи, вести себя нетривиально, тем самым я буду расширять сферу приватности. При этом сегодня имеет место растворение обычной приватности в публичности, и публичность в цифровой, квазисоциальной сфере занимает 95 % социального пространства. Мы не рабы, у нас есть способы защищаться, вне всяких сомнений. В конце концов, создавать другую публичность.

Об интимности сегодня

Интимность в понимании социологов, культурологов и философов. История термина и понятия. Существовала ли интимность в античном мире? Каковы ее признаки в культуре романтизма? Постфрейдистская психологическая наука и представления об интимном.

Интимное пространство тоталитарных обществ. Диктаторы как «отцы народов». Интимность как понятие, противоречащее и государству, и гражданскому обществу. Интимность как спектакулярность.

Интимность и детство. Интимность и смерть. Интимность и сексуальность: найдите десять отличий.

Светлая и темная стороны интимности как конструкта идентичности. Интимность: сохранится ли она в современном мире?

Обсуждают: Аркадий Недель, философ и писатель; Анна Быстрова, дизайнер, модельер, бренд ROZA; Анастасия Маслова, философ, доцент МГЛУ и психолог Ольга Маховская.

Елена Фанайлова: Интимность – это понятие, которое разрабатывается в современной социологии, философии и психологии, и вовсе не только в связи с сексуальной жизнью человека. Начнем с того, как вы лично для себя его определяете. Я с удивлением обнаружила, что не существует статьи этого понятия в Википедии, редкий случай. Есть определения, есть масса разнообразных статей из трех дисциплин, о которых я сказала, и видимо, есть культурологический подход.

Аркадий Недель: Интимность – это социальное понятие, оно не имеет непосредственного отношения к любовным, сексуальным практикам. Интимность – это одно из пространств, встроенных в социальное тело.

Елена Фанайлова: Это не слишком ожидаемый ответ, потому что в обыденном сознании слово «интимность» склеено с сексуальностью, хотя это далеко не так, а часто вообще не так.

Аркадий Недель: Интимность – это пространство якобы личной свободы, которая разрешена социальным телом. Я не могу дать точное определение интимности, потому что интимным может быть очень многое. Это парадоксально, но, например, сталинский СССР – это была попытка создания социального интимного пространства, где Сталин был «отцом народов», одновременно бесконечно удаленным от своего народа, все были братьями, товарищами. Официальная пресса публиковала какое-нибудь письмо колхозницы и одновременно статью Николая Ежова, и это было в одном пакете. Это была попытка создания интимного пространства в социальном масштабе, в мега-масштабе. Я бы сказал бы, что интимность – это сфера, встроенная внутрь социального тела.

Анастасия Маслова: А не является ли это противоположным той интимности, которую Советский Союз из себя представлял? Ее носителем может быть только человек, сознающий глубину своей души, святое пространство в своей душе, не только тела… Интимность – святое пространство тела, внедрение в него, и определенные ассоциации с этим. А именно пространство души, которое ассоциируется с сохранением этого и с некой святыней. И интимные отношения будут связаны с общением душ друг с другом: кого я могу пустить туда, кого не могу, и могу ли я пустить самого себя – возникает и такая проблема. И интимность и социальное – возможно, здесь даже есть борьба, противоположность, это как общество и личность. Конечно, это оксюморон: возможно ли в Советском Союзе создание социальной интимности. Если и была попытка, то безуспешная, невозможно это сделать.

Елена Фанайлова: Какое-то время это была успешная попытка. Слово «интимность» у меня в самоопределении вызывает протест. Оно вообще вне моего лексикона. Я могу сказать, что «безумно люблю» человека, но пользоваться терминологией интимности в отношениях мне, пожалуй, не придет в голову.

Аркадий Недель: Потому что это слово из социального словаря, из словаря государства.

Анна Быстрова: Я, Лена, ваш антипод. Если есть интимофобы, я, наверное, скорее, интимофил. С одной стороны, это здорово, мне это приносит огромное количество эмоциональной радости и ощущение от жизни, для меня все цвета ярче, звуки нежнее. С другой стороны, я нередко сталкивалась со своими же мужчинами – интимофобами. Потому что, как выясняется, сексом заниматься гораздо безопаснее, чем любовью. У меня был личный опыт, когда секс на высшем уровне, и химия была потрясающая, но у меня было ощущение, что это слесарь-водопроводчик, который приходит со своим чемоданчиком, поставит его, и мы пообщаемся. При этом ему казалось, что мы родственные души, мы оба интересуемся восточной философией и так далее, но после его ухода я видела, что он «забрал чемоданчик» с собой. И было ощущение пустоты. Я со своей интимофилией часто открываю свои границы, нарушая чужие, сама того не ведая. Для меня это нормально, а человек может быть в