Сергей Аверинцев - Риторика и истоки европейской литературной традиции

[153]

Любарский 1975, с. 125.

[154]

Там же (со ссылкой на работы Кустаса).

[155]

Это Метрофан из Эвкарпии Фригийской, Менандр Лаодикийский, Евагор и Акила (III в.), Тиранн, Юлиан, Сирикий из Неаполиса Самарийского (Наблуса), Павел Египтянин, упоминаемый «Судой», Епифаний Петрейский (IV в.). См.: Hunger. Op. dt., Bd. t, S. 80.

[156]

Rabe ed. 1935, vol. 14, p. 171—183.

[157]

Ср.: Hunger. Op. eit., Bd. 1, S. 80, Anm. 34.

[158]

Rabe ed. 1892—1893, vol. 1—2.

[159]

Например, возникший в конце V в. или в начале VI в. комментарий египетского ритора Фебаммона на трактат Гермогена «О статусах».

[160]

Например, читанные в александрийской высшей школе лекции ритора Георгия Моноса с толкованиями на гермогеновский корпус (Codex Parisinus 2919). Из общего числа 54 лекций до сих пор опубликована только одна, да и то в сокращении: Schilling 1903, р. 671—676.

[161]

Ср.: Kustas. Op. cit., p. 19—20; Hunger. Op. cit., Bd. 1, S. 81—82 (в обоих изданиях — подробная библиография вопроса).

[162]

Ср., напр.: Липшиц 1961, с. 261—262 и др; Mathew 1963, р.122—123; Le-merle 1962, с. 7.

[163]

См.: List 1939.

[164]

Rabe ed. 1928, vol. 15.

[165]

Kindlers Literatur-Lexikon, S. 1509.

[166]

Ср.: Kustas 1962, p. 132—169; 2iegier 1941.

[167]

Kustas 1973, p. 20—21.

[168]

Эти натяжки в основном связаны с совершенно безнадежными попытками Кустаса отыскать и у Гермогена, и у Фотия позитивное отношение к отсутствию ясности (о чем шла речь выше, при обсуждении вопроса о соответствии между торжеством гермогеновской доктрины и неоплатонизмом).

[169]

Kustas 1973, р. 25, 35—36, 66, 139—140.

[170]

Photii Bibliotheca. 3ab, cod. 4—6.

[171]

Ibid., 6b, cod. 32.

[172]

Ibid., 67b, cod. 90.

[173]

Ibid., 96ab, cod. 128.

[174]

Это тема заключительной части заметки Фотия о Лукиане.

[175]

Напр., 15b, cod. 56; 94а, cod. 121; 94b, cod. 126; 117b, cod. 171, etc.

[176]

97b—98a, cod. 138.

[177]

Неоплатонический философ V в. Прокл воспринимается через семь веков Николаем Мефонским как живой противник; специальное сочинение Николая посвящено обстоятельному опровержению Прокловых «Основ богословия» (ср.: Podskalsky 1976). Своему еретическому оппоненту Сотириху Пантевгену Николай инкриминирует неоплатонические тенденции и с одобрением цитирует в полемике с ним аристотелевскую критику учения об идеях. Характерно, что богословская позиция Николая (прежде всего в его «Вопросах и ответах») выдает влияние Фотия. См.: ФЭ, т. 4, с. 71—72.

[178]

Характерна резкость, с которой Фотий высказывается о «крайнем нечестии», о «невозможных, недостоверных, дурно измышленных и вздорных бреднях» одного из последних неоплатоников, языческого мистика Дамаския (125Ь— 126а, cod. 181; 96а, 130). И то сказать, византийское тысячелетие, открывшееся борьбой между христианством и неоплатонизмом, завершается явлением Гемиста Плифона, выступившего против христианства во имя того же Платона; а в промежутке наиболее неблагонадежные для православия мыслители, как Иоанн Итал, Михаил Пселл, тот же Сотирих Пантевген — платоники. Православию пришлось анафематствовать ряд концепций платонизма, как-то: учение об идеях, о метемпсихозе и т. п. (см.: Успенский 1893, с. 14—18; Лосев 1930, с. 846—849), но не приходилось специально анафематствовать аристотелизм. «Церковь усвоила себе аристотелевское направление и с конца XI до конца XIV века поражала анафемой тех, кто осмеливался стоять за Платона» (Успенский 1892, с. 346).

[179]

Ср., напр., высказывания Дионисия Галикарнасского: «...когда же Платон безудержно впадает в многословие и стремится выражаться красиво, что нередко с ним случается, его язык становится намного хуже, он утрачивает свою прелесть, эллинскую чистоту и кажется более тяжелым. Понятное он затемняет, и оно становится совершенно непроглядным; мысль он развивает слишком растянуто; когда требуется краткость, он растекается в неуместных описаниях. Для того, чтобы выставить напоказ богатство своего запаса слов, он, презрев общепонятные слова в общеупотребительном смысле, выискивает надуманные, диковинные и устаревшие слова... Ребячливо и неуместно красуется он поэтическими оборотами, придающими его речи крайнюю нудность... Я осуждаю его за то, что он внес в философские сочинения выспренность поэтических украшательств в подражание Горгию, так что философские труды стали напоминать дифирамбы, и притом Платон не скрывает этот недостаток, а признает его...» (Ad Pompaeum. II, 759—760 и 764; пер. О. В. Смыки; см.: Античные риторики, с. 225—226). Поразительно содержательное и вербальное сходство этого пассажа с критикой стиля Евномия у Фотия: в обоих случаях идеал школьной правильности, меры, уместности, соразмерности, а прежде всего — ясности и толковости противопоставлен порицаемому «дифирамбу»: экстатичности, темноте, размытости граней между прозой и поэзией. Вот что мы видим: Фотий, самый значительный, самый характерный и самый влиятельный литературный критик Византии, подхватывает традицию именно этого — так сказать, трезвого — направления античной риторики; он энергично высказывается за чувство меры против безмерности, как это делал в свое время Дионисий Галикарнасский. Сходство усугубляется тем, что последний отстаивал от опасности «дифирамба» философскую прозу; Фотий делает то же самое с богословско-догматической прозой, явлением в жанровой плоскости очень близким. Об этой историко-культурной параллели стоит задуматься.

[180]

Arethae scripta minora, 87v, XXI (Westerink 1, p. 2032—3). Памфлет Арефы против Льва Хиросфакта был в свое время издан по-гречески и переведен в СССР (Шан-гин 1945, с. 228—249). К сожалению, перевод оставляет желать лучшего (уверенность М. А. Шангина, что он издает текст, до него не издававшийся, также не вполне отвечала реальности. См.: Compemass 1912, S. 295—318. Однако заслуга Шангина, во всяком случае, состояла в том, что он привлек к памфлету Арефы внимание отечественной науки (ср.: История Византии, т. 2, с. 182 и 358—360; Фрейберг, Попова 1978, с. 29).

[181]

Arethae scripta minora, 9Г, XXI (Westerink I, p. 21222).

[182]

Ibid., 88^, XXI (Westerink I, p. 20415-'6, 20429—2054).

[183]

Как известно, во времена Крумбахера некий доктор филологии из Бонна вопрошал, как вообще можно заниматься эпохой, в текстах которой предлог από употребляется с винительным падежом!

[184]

Диглоссия (двуязычие), характеризующая литературу и жизнь Византии и перешедшая в Новое время как борьба «кафаревусы» и «димотики», в конечном счете восходит ко временам второй софистики, когда в жизни господствовало койнэ, а в литературе искусственно реставрировался аттический диалект.

[185]

Krumbacher 1897, S. 663.

[186]

Hunger. Op. cit., Bd., S. 452—453.

[187]

Ср.: Ibid., S. 448—449.

[188]

Mango 1975, p. 5—6.

[189]

Amphilochia, 92, PG, 101, 585 А; 111, ibid., 653 D.

[190]

Bibliotheca, 170b, cod. 165 (речь идет о Гимерии).

[191]

Ibid., cod. 172—174. Ср.: Kustas 1973, p. 62.

[192]

Biblioteca, 126a, cod. 181.

[193]

ibid., 126ab, cod. 181.

[194]

Ibid., 156b, cod. 192(A).

[195]

ibid., 156b—157a, cod. 192(A).

[196]

Ibid., 157а, cod. 192(A).

[197]

Ср.: Аверинцев 1979, с. 41—81, особенно с. 61—67.

[198]

Об этом нам приходилось говорить дважды; см.: Аверинцев 1973, с. 98—

106 и наст, изд., с. 347—363.

[199]

См.: Podskalsky 1977.

[200]

ICor., I, 17.

[201]

"Гμνος ’Ακάθιστος, οίκος 9 (Trypanis 1968, S. 36).

[202]

Rabe ed. 1935, p. 8012~16; ibid., p. 394,2-u.

[203]

Amphilochia, CIX, PG, 101, col. 697 D.

[204]

Cm.: Hunger. Op. cit., Bd. 1, S. 83—84.