Бандиты - Эрик Хобсбаум

обсуждать многочисленное деревенское преступное сообщество, которое не имеет ни крестьянского происхождения, ни преданности этому сословию, происходя из обедневшего дворянства.

Город и деревня слишком отличаются с точки зрения организации человеческих общин, чтобы их можно было обсуждать в единой терминологии, да и в любом случае бандиты-крестьяне, как и большинство крестьян, не доверяют горожанам и ненавидят их. Бандиты-дворяне (наиболее известные в форме «рыцарей-разбойников» в Германии позднего Средневековья) гораздо лучше смешиваются с крестьянами, но и эти взаимоотношения (которые мы обсудим ниже) достаточно темны и сложны.

Суть социального бандита как явления в том, что он — крестьянин вне закона, преступник в глазах феодала-землевладельца и государства. Но он находится внутри крестьянского общества, которое расценивает его как героя, защитника, мстителя и борца за справедливость, даже порой как лидера освободительного движения, во всяком случае — как объект восхищения, помощи и поддержки. В тех случаях, когда традиционное общество сопротивляется историческому наступлению своих центральных правительств или иностранных государств, бандиты могут получать помощь и поддержку даже от местных землевладельцев. Эти отношения между обычным крестьянином и бунтовщиком, преступником и грабителем и делают столь интересным и значимым социальный бандитизм. Это же отличает его от двух других разновидностей сельской преступности: от деятельности шаек, состоящих из профессиональных представителей преступного мира, или сугубых разбойников («обычных воришек») и от сообществ, для которых набеги являются частью их образа жизни, как, например, для бедуинов. В обоих случаях нападающие и жертвы чужие друг другу и враждебно настроены.

Профессиональные грабители и налетчики видят в крестьянах свою добычу и ожидают от них враждебного отношения; последние, в свою очередь, видят в нападающих преступников в собственном смысле термина, а не только согласно официальному закону. Социальный бандит не может и помыслить о воровстве урожая у крестьян (хотя это не распространяется на землевладельцев) на своей территории, а возможно, и вообще на любой территории. У тех же, для кого это допустимо, отсутствует то особое отношение, которое и делает бандитизм «социальным». Разумеется, на практике эти различия зачастую оказываются менее четкими, чем в теории. Человек может быть социальным бандитом в своих родных горах, но обычным грабителем — на равнине. Как бы то ни было, аналитический подход требует для нас провести это различение.

Социальный бандитизм такого рода — одно из самых универсальных социальных явлений, известных в истории, мало какое явление столь же удивительно однородно. Практически все его случаи относятся к двум или трем очевидно связанным между собой типам, в то время как все вариации достаточно поверхностны. Более того, эта однородность не является следствием культурной диффузии, а просто отражением сходных ситуаций в разных крестьянских обществах, будь то в Китае, Перу, Сицилии, Украине или Индонезии.

Проявления социального бандитизма можно найти повсюду: в обеих Америках, Европе, в исламском мире, Южной и Восточной Азии, даже в Австралии. С точки зрения общественного устройства он встречается во всех типах человеческого общества, находящихся между переходной фазой родоплеменного уклада и современным обществом промышленного капитализма, включая фазу разрушения родового общества и перехода к аграрному капитализму.

Родоплеменные общества знакомы с рейдерством, но в них нет внутреннего расслоения, которое создает бандита как фигуру социального протеста и бунта. Однако такие сообщества (особенно те, которым привычны внутриплеменные распри и набеги, такие, как охотники и скотоводы) могут порождать непропорционально большое количество социальных бандитов, когда они развивают свои системы классовых различий либо когда их поглощают более крупные экономики, построенные на классовом конфликте. Так случилось в Оттоманской империи XV–XVIII веков, где историки по сути отождествили бандитов с гуртовщиками, пастухами.

Яркие примеры из XIX века — область Барбаджа на Сардинии и венгерский Куншаг (область расселения куманов — половцев — одного из последних кочевых племен Центральной Азии, осевших в Европе).

При изучении таких регионов обычно сложно отметить переход практики набегов и вражды в социальный бандитизм, в форме ли противостояния богатым или иностранным завоевателям и поработителям, или другим внешним силам, разрушающим традиционный порядок вещей. В сознании самих бандитов это все может быть связано, как, впрочем, это и происходит на самом деле. Однако при определенном везении мы можем зафиксировать хронологически момент такого перехода с точностью до одного-двух поколений: например, в случае сардинских горцев — это полвека между 1880-ми и 1930-ми годами.

На другом полюсе исторического развития находятся современные аграрные системы, капиталистические и посткапиталистические, которые уже больше не основываются на традиционном крестьянском обществе и не порождают социальный бандитизм, если не принимать в расчет страны так называемого переселенческого капитализма — США, Австралию, Аргентину.

В стране, давшей миру Робин Гуда, международный образец социального бандитизма, после XVII века не встречается упоминаний о социальных бандитах, хотя общественное мнение продолжает находить более или менее подходящие фигуры на замену в идеализации других типов преступников, например, разбойников с большой дороги. В своем более широком значении «модернизация», то есть сочетание экономического развития и эффективных коммуникаций и государственного управления, лишает любой бандитизм (включая социальный) его питательной среды. Например, в царской России, где разбой носил эндемический или эпидемический характер на большей части страны вплоть до середины XVIII века, к концу его практически исчез из городских окрестностей, а к середине XIX века — в общем и целом отступил в беспокойные и незамиренные районы, в частности населенные национальными меньшинствами. Отмена крепостного права в 1861 году обозначила конец долгой череде правительственных указов, направленных против бандитизма: последний, судя по всему, был издан в 1864 году.

В остальном же социальный бандитизм повсеместно обнаруживается в тех обществах, которые основаны на сельском хозяйстве (включая скотоводческие экономики) и состоят преимущественно из крестьян и безземельных работников, управляемых, подавляемых и эксплуатируемых кем-либо еще — землевладельцами, городами, правительствами, законниками и даже банками. Он принимает одну из своих трех главных форм: благородный разбойник, или Робин Гуд; простой боец сопротивления или участник герильи — то, что я буду называть гайдуком; и потенциальный носитель террора — мститель[7]. Каждую из этих форм мы рассмотрим в отдельных главах.

Насколько широко каждая из форм бандитизма распространена, определить нелегко. Хотя источники приводят много примеров, но с трудом можно найти оценки общего числа действующих в тот или иной период времени бандитов либо количественное сравнение разных периодов. Мы, конечно, должны различать обычный низовой бандитизм и большие и постоянно действующие вооруженные банды, которые могут по тем или иным причинам содержать сами себя в тех или иных исторических периодах и регионах, а также общины, которые все свое существование строят на регулярном сочетании ведения сельского хозяйства и разбоя.

Так, например, описывал жителей