Пётр Кошель - История сыска в России, кн.1

«Бесценному» Петру Ивановичу было не до «барона» – надвигались октябрьские события. Яголковский, руководствуясь пословицей «куй железо, пока горячо», не терял надежд и в ожидании «великих и богатых милостей» постарался уладить свои частные делишки. В том же году он обратился к Рачковскому с таким ходатайством:

«Бывший лишённый прав за подлоги по службе и растраты Пётр Максимов Гефсиманский, о помиловании которого я сам хлопотал и принял к себе на службу письмоводителем, обокрал меня и совершил у меня целый ряд растрат, а за сим… стал заявлять чинам вятской полиции, что у меня в паспорте значится записанной женой Матрёна Васильевна, тогда как в действительности я с ней не повенчан. Лет десять тому назад я просил полковника Пи-рамидова и благодаря его содействию получил паспорт из С-Петербургского градоначальства с записью Матрёны Васильевой моей женой, засим так оно и переходило из паспорта в паспорт. Ныне моя покорнейшая просьба: сообщить полковнику Александрову в Вятке, что я лицо Департаменту известное и чтобы он принял с своей стороны меры, чтобы доносы Гефсиманского были оставлены без последствий и не давалось им никакого хода…»

Впоследствии Яголковский сделался приближённым лицом губернатора Горчакова и явился организатором черносотенных погромов. Теперь кое-что о вышеупомянутом «скромном молодом человеке». В 1895 году владимирский губернатор донёс следующее.

"По выходе из Нижегородского кадетского корпуса, не окончив курса, Лев Бейтнер готовился к поступлению в одно из учебных заведений, но в 1890 г. привлечён был к следствию по делу о краже у муромского купца Коломнина денег и по приговору Владимирского окружного суда за сбыт краденых денег приговорён был к тюремному заключению на 7 месяцев, каковой срок, с 20 апреля по 20 ноября 1891 г., и отбыл в той же тюрьме.

До освобождении из тюремного заключения Бейтнер неизвестно куда скрылся…"

В то время, когда губернатор описывал невинные развлечения Бейтнера, последний, как мы видим, уже был космополитическим анархистом и «ревностно относился к своим обязанностям». В начале пребывания Бейтнера в Цюрихе, писал Рачковский, «знакомства его ограничивались тамошними социал-демократами, которые не представляют исключительного интереса, а потому я поручил ему примкнуть к народовольцам. Чтобы достигнуть означенной цели, ему пришлось преодолеть немало затруднений, но в конце концов он сумел сблизиться с Бурцевым, а при его посредстве с Гронковским и Перазичем…»

Наклонности, которые Бейтнер обнаружил ещё в юности, пришлись к месту на его новом поприще; благодаря этому обстоятельству корреспонденция эмигрантов часто стала попадать «незримыми путями» в руки Рачковско-го, и тот не без удовольствия, например, представил в 1900 году подлинное письмо известного польского революционера Гендржиевского, касавшееся деятельности партии «Пролетариат» и выкраденное Левушкой. Не желая отставать от своего коллеги Яголковского, Бейтнер тоже не прочь был назваться бароном, а тем, кто желал поглубже заглянуть в его прошлое, отсидку свою в Муромском тюремном замке изображал как пребывание в пажеском Его Величества корпусе. Во всяком случае, Бейтнер и в среде революционной зарекомендовал себя молодым человеком, приятным во всех отношениях, и даже люди солидные (например, эмигрант АЛнатовский) не отказывались с ним детей крестить. Во всяком случае, среди заграничной русской молодёжи Бейтнер был заметной «персоной». Вот как описывала этого проворовавшегося кадета одна цюрихская курсистка в письме, перлюстрированном Департаментом полиции:

«Лев Бейтнер, который здесь зовётся просто Лев, – молодой, довольно богатый эмигрант. Он увлекался политикой, анархизмом и социализмом, потом стал собирать не то медали, не то марки, потом увлёкся боем быков, изучал парижскую выставку, теперь едет куда-то в горы, чтобы кататься на коньках и на санках. На вечере он с таким же увлечением танцует, как и ораторствует на собраниях… Теперь Лев заседает в комиссии по поводу устройства чествования декабристов…»

Что Бейтнер увлёкся «боем быков», это доказывает и его последующая шпионская практика. Находясь уже в распоряжении Ратаева, Бейтнер был приставлен им специально к Бурцеву. В то время начальство уже не удовлетворялось донесениями о «бумажном терроре»; в воздухе пахло порохом, приближался 1905 год. «Воюющий» анархист сообразил, что нужны «факты», и «живо дело закипело»: в кружке, который обслуживал Бейтнер, возникла мысль об убийстве министра юстиции Муравьёва; нашёлся и исполнитель (Краков), и револьвер, и фальшивый паспорт; не хватало одного – денег на далёкое путешествие; «товарищ» Бейтнер выручил: дал 200 франков на дорогу Кракову, который, разумеется, был арестован (с браунингом в кармане), едва только появился в Петербурге.

После этого «блестящего дела» Бейтнер «провалился», захворал чахоткой и вскоре умер.

Мифы и герои секретной службы

В среде русского студенчества были так называемые «академисты» – молодые люди, страстно любящие науку, которую, впрочем, они представляли себе в виде университетского диплома, обеспечивающего в будущем тёпленькое местечко. Они, конечно, были сторонниками спокойных занятий римским правом и горячими противниками вмешательства учащейся молодёжи в общественную жизнь. Как ни странно, исключительное стремление к знаниям часто приводило этих благовоспитанных молодых людей в самое пекло политики, туда, где она старательно фабриковалась – на задворки охранных отделений. Там голубые воротники, обуреваемые заботой о мирном ходе учебных занятий, дружески протягивали руку помощи синим мундирам. Таких поклонников «чистой» науки было немало, и мы постараемся выбрать случаи, наиболее ярко характеризующие психологию этих «добровольцев». Предоставим им самим говорить о себе – как люди весьма откровенные, они умели представляться во всей силе своего великолепия. Вот студент московского университета Николай Николаевич Вознесенский. В 1900 году он. обратился к Зубатову с письмом такого содержания:

«Милостивый государь. Московское охранное отделение зорко следит за тем, не создаются ли среди студентов организации, могущие вредить спокойному течению университетской жизни. По этому вопросу я могу сообщить довольно ценные сведения за хорошее вознаграждение. Если найдёте возможным воспользоваться моим предложением, укажите место, куда я должен явиться».

Услуги были приняты, и несколько человек, гектографировавших невинный журнальчик «Студенческая жизнь», были заключены в узилище и благодаря заботливому вмешательству Вознесенского и охраны потеряли возможность продолжать своё образование.

А вот другой тип – Евгений Белков, студент Демидовского юридического лицея. Этот не говорил просто «купите – продам», а разводил во «всепокорнейшем прошении», поданном в 1904 году на имя министра внутренних дел, целую теорию предательства на патриотической базе. Он писал:

"Я с сожалением и грустью наблюдаю те ненормальные, в высшей степени печальные и нелепые явления, которые наблюдаются в некоторых кругах русского общества, а особенно среди студентов высших учебных заведений… как грустно становится наблюдать все это человеку истинно русскому, по душе любящему свою родину и благоговеющему перед тем государственным устройством, которое в ней существует. Пусть что угодно говорят об этом устройстве, но я лично признаю его высоким по своей идее… Я с нетерпением жду того времени, когда, облечённый служебными правами, буду проводить в той среде, в которой буду вращаться, начала, которые считает нужным проводить правительство, я благоговейный сторонник нашего «батюшки-царя»… За последнее время и у нас в Ярославле агитация стала пускать глубокие корни благодаря деятельности местной группы партии социалистов-революционеров… Результаты этой партии сказались и на отношении студентов к своему учебному начальству. Сходкой студентов лицея, между прочим, был оскорблён через посылку письма директор лицея. Был оскорблён сходкой студентов, тоже через посылку письма, и г. министр народного просвещения генерал Глазов. А что, спрашивается, худого сделали студентам эти самоотверженные деятели? Да ничего. Только чувство благодарности можно высказать им, что и сделала по отношению к директору лицея группа студентов человек в 50. Господину же министру народного просвещения этого сделать не удалось, так как мысль о выражении ему сочувствия письмом не нашла готовности её принять в большинстве и у этих 50 человек.

Много высказал я Вам, Ваше высокопревосходительство, и не дело бы это студента… Простите великодушно человеку, который готов за родину и за царя-батюшку и душу свою положить, которого цель: служить государству до последней капли крови, до последнего издыхания. А я послужу, даст бог, тогда, когда поступлю на государственную службу.