Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

Но расчеты последних в 1876–1878 годах также окончились прахом.

С июня по октябрь 1876 года войну с Турцией вели поощряемые Россией Сербия и Черногория, но успехов не имели. В России же пресса развернула горячую кампанию поддержки единоверцев; началась вербовка и посылка на Балканы добровольцев.

В ноябре 1876 года, когда уже множество русских добровольцев сражалось на Балканах, Валуев записал в дневнике: «я докладывал утром и обедал у их императорских величеств. Странно слушать иные невинные по наивности речи. Императрица говорила о корыстной политике других и бескорыстной с нашей стороны. Но разве можно иметь бескорыстную политику? При чьей помощи, на чей счет и по какой цене можно ее вести? Разве кровь русских, смерть в госпиталях, страдания и слезы семейств, разорение частных лиц и государства не имеют цены? Кто ими распоряжается? Кто рыцарски приносит их в дар фразе о бескорыстии?

Подобный бессознательный эгоизм чудовищен. Мягкосердечные дамы говорят об устройстве лазаретов на 40 тысяч кроватей. Они, следовательно, предполагают возможным уложить в них 40 тысяч русских. И ради кого?»[609]

Но таких трезвомыслящих людей в России оказалось немного; к тому же и Валуев не рисковал высказываться вслух на эту тему.

Отметим важнейший мотив внешней политики Александра II в 1875–1878 годы.

К этому времени серьезнейшие политические решения императора стали в значительной степени определяться влиянием его сложной двойной семейной жизни — в истории с Шуваловым и Бобринским это четко было зафиксировано внимательными наблюдателями. То же имело место и во внешней политике, но сюжет здесь был еще более изощренным.

Императрица Мария Александровна, будучи отлучена от супружеской жизни с собственным мужем, сохраняла не только все свои официальные права, но и значительное личное влияние — и на царедворцев, и на самого царя. Тут-то она вдруг и ощутила истинное призвание к международной политике. Речь ее уверенно зазвучала в кулуарах высшей власти, отчетливо доносясь и до общественного мнения.

Супруг, не способный избавиться от комплекса вины перед оставленной женой, не мог и не хотел этому препятствовать. Мария Александровна, к тому же, избрала направление, вызывающее горячее одобрение большинства российской публики — она сделалась глашатаем русского патриотизма! В русском патриотизме Гессенских принцесс явно было нечто фатальное — в следующих поколениях он сыграл еще более трагическую роль для России!

И Александр II пошел на поводу у своей законной супруги, наивно посчитав, что это приведет и его к славе и популярности.

В глубине души, однако, Царь-Освободитель (этим громким именем по сей день именуются улицы и площади в Болгарии!) чувствовал сомнительность собственной моральной позиции, а потому проявлял нерешительность, на этот раз намного превосходящую осторожность и сдержанность, присущие его внутренней политике.

Он долго тянул время, не рискуя объявить мобилизацию, которая была проведена только осенью 1876 года, когда, по мнению военных экспертов, выступать было уже невозможно — зимняя кампания в Балканских горах представлялась немыслимой.

В результате, во-первых, содержание бездействующей отмобилизованной армии всю зиму 1876–1877 года легло непомерной тяжестью на российскую казну.

Во-вторых, военные действия, начавшиеся весной 1877 года, были лишены фактора внезапности и преимущества в развертывании, а поэтому не привели к решительным успехам вплоть до глубокой осени, и Россия получила-таки зимнюю кампанию на Балканах, но только уже на следующую зиму.

В-третьих, все замедленные действия и царской армии, и царской дипломатии дали время всем недоброжелателям России выяснить отношения между собой и разработать четкие планы на случай всех вариантов дальнейшего развития событий.

12/24 апреля 1877 года в Кишиневе (теперь — не русский город!) военный министр Д.А. Милютин записал в дневнике: «Сегодня совершилось историческое событие: объявлена война Порте, и в прошлую ночь войска наши уже перешли границу как европейскую, так и азиатскую. Подписанный сегодня, в Кишиневе, манифест появится в завтрашних газетах. /…/

Когда же государь, проехав сквозь массу собранных войск, окруженный офицерами, высказал им несколько теплых, задушевных слов, то вся толпа и офицеров, и солдат одушевилась таким энтузиазмом, какого еще не случалось мне видеть в наших войсках. Они кричали, бросали шапки вверх, многие, очень многие навзрыд плакали. Толпы народа бежали потом за государем с криками «ура». — Очевидно, что нынешняя война с Турцией вполне популярна»[610] — и Милютин в тот момент не ошибался.

Но и единомышленники Валуева в России имелись, и число их росло — по мере того, как война затягивалась. Вот какую оценку она получила у старой крестьянки из-под Воронежа, у которой на войну забрали сына (свидетельство землевольца М.Р. Попова): «И чего только нашему царю да этому турке нужно: чего-то они все не поделят. И все-то наш с туркой воюют. На моем веку вот уже во второй раз они сцепились. Какого им ляда, прости господи, недостает? С жиру, милый человек, поди, все воюют. Им-то чего, не сами ведь воюют, а солдатики свою кровь проливают за них. Вот коли б они сами промеж себя воевали, скажем, наш царь против турецкого грудью выступил, тогда бы, небось, подумали да подумали прежде, чем войну объявлять».[611]

Планы враждебных России дипломатов чуть было не опрокинулись полной и безоговорочной победой русских на рубеже 1877 и 1878 годов, которой уже никто не ожидал.

До Индийского океана дело не дошло, но и на Балканах русские сапоги произвели фурор: их обладатели смазывали их знаменитым болгарским драгоценным розовым маслом.[612] Накануне нового 1878 года благоухающая сапогами армия вышла на подступы к турецкой столице и на повестку дня встал вопрос о ее штурме.

Но тут же Александр II предпринял новую задержку: вместо того, чтобы легко захватить Константинополь на плечах разгромленной и бегущей турецкой армии и под носом уже прибывшего в Мраморное море Британского флота, а затем использовать захваченную турецкую столицу в качестве главного козыря на дальнейших дипломатических переговорах, армия остановилась у ее стен.

3.6. Трепов и Вера Засулич

В то время, как Александр II пребывал на Балканах — при штабе героически сражающейся русской армии, в России в спину ему наносился сильнейший политический удар — и мы имеем в виду отнюдь не революционеров.

Удар наносился его собственным близким сподвижником и даже, как поговаривали, родственником: ходили слухи, что Федор Федорович Трепов-старший был побочным сыном Николая I.[613] Слабо верится: в год рождения Трепова предполагаемому отцу исполнилось только шестнадцать; впрочем, Николай Павлович действительно был мужчиной, выдающимся во всех отношениях! Но более естественно предположить какой-либо иной вариант таинственного происхождения Трепова.

Так или иначе, но у него с Александром II были почти что братские отношения, точнее — даже лучшие, чем у царя с его законными младшими братьями.

Ф.Ф. Трепова различные авторы именуют то обер-полицмейстером, то градоначальником Петербурга. Дело тут в том, что сам Трепов с 1866 по 1878 год служебных перемещений не имел, но название его должности (и соответственно самого подчиненного ему ведомства) в 1873 году поменялось на более благозвучное — градоначальство.

Политическое же влияние, которое приобрел Трепов в эти годы, заведомо выходило за рамки его служебных обязанностей — в особенности после смещения еще более влиятельной фигуры — неоднократно упоминавшегося П.А. Шувалова — с поста шефа III Отделения.

В царской России особенно часто оправдывалась пословица, что не место красит человека, а человек — место. Преемники Шувалова при Трепове играли заметно более второстепенные роли.

Вот и следствие по делу всей массы пропагандистов, арестованных в 1874 и прилегающие годы, Трепов постарался подмять под себя: значительное их число было свезено в 1874–1875 годы в столицу, где расследование и затянулось на долгие годы.

Всему делу был придан характер разоблачения гигантского централизованного антиправительственного заговора. Это никак не соответствовало ни сути преступлений — главным образом неудавшихся попыток распространить нелегальные издания и еще более неудачных попыток заводить крамольные беседы, ни очевидной разрозненности большинства пропагандистских попыток. Групповщина в действиях была, но большинство групп работало независимо, хотя личные знакомства в студенческой среде придавали этой картине сложный и запутанный вид: мальчикам и девочкам ведь часто хочется познакомиться друг с другом — независимо от поводов и обстоятельств.