Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Федор Леонидович Синицын

власти отмечали, что «в борьбе с нарушителями правил торговли… недостаточно работает товарищеский суд райпищеторга, который рассматривает дела только по постановлениям органов следствия. Администрация райпищеторга материалов на рассмотрение товарищеского суда не направляет, а собственной инициативы он в этом вопросе не проявляет»[1542].

Тем не менее со стороны властей звучали заявления об успехах борьбы с «частнособственническими проявлениями». Партийные руководители отмечали, что в СССР принимаются широкие меры по борьбе с «частнособственнической психологией», в том числе «активнее стала использоваться сила общественного мнения»[1543].

Однако в итоге, разумеется, победить у советских людей совершенно естественную тягу к «материальному» не удалось. На XXVI съезде КПСС (февраль — март 1981 г.) Л.И. Брежнев заявил: «Есть у нас… такие лица, которые стремятся поменьше дать, а побольше урвать от государства. Именно на почве такой психологии и появляются эгоизм и мещанство, накопительство, равнодушие к заботам и делам народа». Он отметил, что также сохраняются «факты начисления заработной платы по существу лишь за явку на работу, а не за ее реальные результаты, выдачи незаслуженных премий». В постановлении ЦК КПСС, принятом в октябре 1981 г., говорилось, что «в сознании части людей, особенно среди молодежи, нередко возникает отношение к благам, как к чему-то само собой разумеющемуся, и на этой основе появляются потребительские, иждивенческие настроения». Властям приходилось постоянно повторять призывы: «Кто хочет жить лучше, должен больше и лучше работать»; «Уклонение от общественно полезного труда несовместимо с принципами социализма»[1544]. В дальнейшем, уже в период перестройки, многие ранее осуждаемые проявления «частнособственнической психологии» были признаны вполне допустимыми.

Таким образом, в 1970-х и начале 1980-х гг. власти СССР пытались различными «идейными» и практическими мерами «задавить» «материальный фактор», который не снижал свою значимость в общественном сознании. Для этого, прежде всего, пытались привязать «личный интерес» человека к «общественному». Обычно эта привязка регулируется разного рода правовыми и экономическими инструментами, т. е. использованием того самого «материального фактора». Однако перед советскими идеологами стояла более сложная задача — сделать это путем «давления на сознательность». Установки пропаганды, направленные на развитие «сознательности», были весьма путаными. Идеологи не знали, как с помощью «моральных» установок достичь превалирования общественного интереса над личным в условиях снижения энтузиазма и «идейности» в советском обществе.

Так же безуспешно власти искали баланс между материальным (наиболее действенным, но «безыдейным») и моральным стимулированием труда, пытаясь «идеологически» сгладить ранее принятый в стране упор на материальный аспект вознаграждения за выполненную работу путем комбинирования его с моральным. Однако в итоге оказалось, что на моральное стимулирование полагаться было нельзя. Если материальное поощрение ярко проявило свою эффективность (в частности, в рамках «Косыгинской реформы»), то к началу 1980-х гг. значительная часть работников высказывала свое неудовлетворение системой морального стимулирования (очевидно, причины лежали в изначально невысокой действенности такого вида стимулирования). В итоге не только моральное, но и материальное стимулирование труда не смогло достичь нужных результатов, так как заработанные деньги часто оставались у людей «мертвым грузом» из-за товарного дефицита, который в стране постоянно усиливался.

Кроме того, следует отметить наличие коллизии не только между «коммунистическими идеалами» и материальным стимулированием, но и моральным — тоже, ведь истинная «сознательность» не должна требовать какой-либо награды.

Развернутая в стране борьба с «частнособственнической психологией» являлась противодействием нормальному, естественному желанию людей жить лучше, а также противоречила заявленному самими властями курсу на рост уровня жизни. Эта борьба была бессмысленной, особенно в условиях не снижавшейся значимости «материального фактора» и формирования «общества потребления» в СССР.

Ограничение роста потребления означало провал одной из целей «развитого социализма» и подрыв доверия к государству, которое декларировало благосостояние граждан как одну из своих главных целей. Противоположный путь — ограничение потребностей людей — так же был нереальным, ведь тяга к лучшей жизни «здесь и сейчас» стала в СССР неумолимой (как и во всем мире).

При этом советские идеологи так и не смогли прийти к единому мнению относительно «разумных потребностей» человека. Очевидно, на это прежде всего влияла неспособность государства обеспечить даже имевшиеся, весьма низкие нормы. В опубликованной в 1983 г. статье сотрудники МГУ П.А. Цыганков и И.К. Масалков выявили, что одни ученые «признают разумными лишь те потребности, которые отвечают данному уровню развития производительных сил и соответствующим им социальным условиям… Другие… в качестве критерия разумности потребностей выдвигают соответствие последних интересам общества». Авторы статьи справедливо отмечали, что «человек — не пассивный компонент общественной структуры, он обладает опережающей активностью»[1545], и поэтому его потребности должны приниматься во внимание прежде всего. Однако советская экономика, не справлявшаяся с производством продуктов питания и товаров народного потребления, не могла позволить себе руководствоваться потребностями людей, необходимыми для нормальной жизни.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Вызовы

Таким образом, ситуация в стране и мире, сложившаяся в середине 1960-х — начале 1980-х гг., говорила о наличии серьезных вызовов, которые навалились на советскую систему изнутри страны.

Эти вызовы имели и эндогенный (обусловленные событиями в самом СССР), и экзогенный характер (воздействие из-за рубежа), а также широкий спектр происхождения и проявлений. Во-первых, ярко себя показали вызовы, имевшие «информационный» базис. Они были вызваны происшедшим в СССР саморазвенчиванием («аутодесакрализацией») власти и усилением пропагандистского давления из-за рубежа, а также сопрягались с общим повышением критичности мнений населения, выходом страны из изоляции от внешнего мира и общей либерализацией настроений, начавшейся в годы «оттепели». Катализатором распространения «информационных» вызовов были существенные недостатки, которыми страдала созданная в СССР система контроля за массовым сознанием.

Во-вторых, проявили себя вызовы «социального» характера. Изменение парадигмы семьи и отстранение мужчин от воспитания детей привели к снижению значимости коллективизма, усилили разрыв поколений. Снизилась роль рабочего класса, что делало тезис о «диктатуре пролетариата» все менее соответствующим реалиям. Одновременно выросла социально-политическая значимость интеллигенции, среди которой распространялись технократические и другие несистемные настроения. У «номенклатуры» ярче проявлялась тяга к «элитарности», что вызывало недовольство других страт населения.

В-третьих, вызовы «экономического» происхождения, которые были обусловлены ростом значимости «материального фактора». Их катализаторами стали формирование «общества потребления» в СССР, курс на рост уровня жизни населения, взятый властями страны, а также введение системы материального стимулирования. Наиболее идеологически опасным проявлением «экономических» вызовов были «частнособственнические» устремления части граждан СССР, выразившиеся не только в «фарцовке» и спекуляции на «низовом» уровне, но также в широкомасштабной деятельности «цеховиков» и многомиллионных «приписках». Желание «жить лучше — здесь и сейчас» противоречило традиционной идеологеме «светлого будущего».

Практическое воздействие вставших перед советской системой вызовов проявилось в том, что в массовом сознании граждан СССР росли несистемные настроения, включавшие усиление деидеологизации и одновременно стремление к демократическим преобразованиям,