Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова - Петр Александрович Дружинин

с бригадой художников-оформителей. В 1934‐м в Ульяновске призван в РККА, демобилизовался в 1937‐м, переехал в Ленинград и работал художником-оформителем в одной из воинских частей, параллельно посещая художественные студии. В 1941‐м мобилизован, всю блокаду прослужил в Ленинграде, в 1943‐м вступил в ряды ВКП(б), в дальнейшем – политработник, в 1944‐м направлен в Финляндию в составе Союзной контрольной комиссии в Финляндии, где находился до конца 1945-го; затем служил парторгом в Новгородской области и, наконец, три года в Заполярье (пос. Тикси; был одновременно введен в состав Булунского райкома КПСС). Уволен в запас в 1958‐м в звании майора и, окончив в 1959‐м окружные военно-политические курсы переподготовки политсостава Ленинградского военного округа, обосновался в Ульяновске, родном городе жены. Устроившись художником в Ульяновское отделение Художественного фонда РСФСР (вскоре его возглавив), активно участвовал в работе Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний (впоследствии – общество «Знание»). С 1960‐го начал активно заниматься краеведением и впоследствии стал там самым известным деятелем на этой ниве. В 1962–1966 годах поставлен во главе организованного в Ульяновске городского экскурсионного бюро; активный деятель Ульяновского отделения Общества охраны памятников, депутат горсовета Ульяновска (1967)[584]. Автор книг и многочисленных статей об истории края. В 1997‐м ему посмертно присвоено звание «Почетный гражданин Ульяновской области».

Интерес, проявленный А. Н. Блохинцевым к наследию Карамзина, не случаен. Еще в 1930 году, когда он приезжал в Ульяновск на летние каникулы, ему «запомнился памятник Карамзину, сбитые надписи, лишь дырочки от букв», а в 1960‐е, когда Карамзинский сквер в Ульяновске планировали вырубить, чтобы он не «закрывал обзор», а чугунную ограду демонтировать, то Блохинцев отстоял и сквер, и ограду.

Поднятый автором вопрос о подлинном месте рождения историографа – предмет баталий, которые возникли в середине XIX века и не утихают до сего дня, обычно вспыхивая незадолго до юбилеев историографа и в областных центрах-соперниках – Оренбурге и Симбирске. Нас в контексте комментируемого письма нимало не удивляет тот факт, что доказывать первенство Оренбурга в данном споре взялся именно Блохинцев – житель Ульяновска (до 1924 г. – Симбирск), много сил положивший на сохранение исторического облика памятника Карамзину, поставленного в XIX столетии симбирским дворянством «памяти уроженца Симбирской губернии великого бытописателя Николая Михайловича Карамзина» – именно так в 1833 году обосновывалась причина этого дорогостоящего предприятия, на которое Николай I изъявил свое благоволение (Трофимов Ж. А. Симбирский памятник Н. М. Карамзину: Известное и неизвестное. М., Россия молодая, 1992. С. 7). Но в целом щекотливость однозначного утверждения о том, где родился Карамзин, ощутима в биографических работах XX века; скажем, Ю. М. Лотман изящно обходит этот риф: «За службу отец писателя получил поместье в Симбирской губернии, где и прошло детство Карамзина» (Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина / «Писатели о писателях». М.: Книга, 1987. С. 33).

Очертим три основные версии места рождения историографа: первая, базирующаяся на косвенных свидетельствах, согласно которой Карамзин является уроженцем Оренбургского края, «окончательно доказанная» в 2015 году, как раз накануне 250-летия Карамзина, историком Е. В. Мишаниной из Оренбурга (в окончательном виде ее работу см. Мишанина Е. В. Об оренбургском происхождении Н. М. Карамзина [Электронный ресурс] // Культура Оренбуржья. URL: https://kultura.orb.ru/section/view?id=553). Вторая, межеумочная, с констатацией недостаточности доказательств для окончательного вывода, проводится бузулукским историком С. В. Колычевым (см. в т. ч.: Колычев С. В. Где родился Карамзин?: предположения и догадки // Гостиный двор: Литературно-художественный и общественно-политический альманах. Оренбург, 2012. № 40. С. 284–294). И наконец, третья версия – о симбирском происхождении, достаточно обоснованно изложенная историком Е. К. Беспаловой из Ульяновска (см.: Беспалова Е. К. К проблеме определения места рождения Н. М. Карамзина // Карамзинский сборник. Наследие Н. М. Карамзина в истории и культуре России: сб. материалов междунар. науч.-практ. конф. (г. Ульяновск, 5–6 дек. 2016 г.). Ульяновск, 2017. С. 55–72).

Но вернемся к непосредственной претензии читателя к Эйдельману: Блохинцев негодует, что историк написал о Карамзине, что тот «точно знал», что родился в Симбирской губернии. И здесь Эйдельман, без сомнения, знакомый с многолетней распрей относительно места рождения Карамзина, использует единственную твердь в этой истории – свидетельство самого Карамзина в автобиографической записке, впервые напечатанной в 1841 году: «Надворный советник Николай Михайлов сын Карамзин. Родился 1 декабря 1766 года в Симбирской губернии…» ([Карамзин Н. М.] Собственноручная записка Карамзина // Москвитянин. М., 1841. Т. I, № 1. С. 39; приложено литографированное факсимиле (между с. 38/39)).

В указанной выше статье Е. К. Беспалова, которая не видит необходимости не верить Карамзину, не только убедительно опровергает версию об Оренбуржье, но и предъявляет найденное ею подтверждение – еще одно доказательство самого Карамзина. Это цитата из рукописи, которую историограф в 1824 году составил для двора: «Краткая записка о городах для путешественника из Царского Села на восток России». Из тридцати городов, намеченных там к посещению, был и Симбирск, в описании которого видим такие слова: «Там я родился и провел детство» (Беспалова Е. К. Указ. соч. С. 68).

3. Письмо Г. Зыряновой в редакцию «Литературной газеты», [январь 1984]

В двух последних номерах (за 11, 18 января) «Литературка» подряд опубликовала две статьи в рубрике «Полемика». С одной стороны, в них подкупает заинтересованный, принципиальный, нелицеприятный разговор о достоинствах, а в большей мере, – недостатках вышедших книг, о роли факта и вымысла в историко-биографическом жанре. С другой стороны, чувство недоумения вызывает то, что читателю в комментариях убедительно доказывают «незнание» взрослыми людьми и маститыми писателями элементарных вещей, которые знают со школы. А именно: что нехорошо списывать, а тем более выдавать за собственное, что тебе не принадлежит. И какие бы пространные доводы ни приводили писатели Н. Эйдельман и О. Михайлов, как бы ни опирались на цитаты и примеры классиков – истина очевидна. А стоило ввести О. Михайлову (позволю совет) в повествование <отсылки на> воспоминания Ермолова о Кавказе, конечно, тогда и не пришлось бы «брать за руку А. Мальгина».

Хочется спросить, словами самого же историка Н. Эйдельмана, действительно, «где предел этого произвола?». Позволю заметить, и дело не в жанре и художественном вымысле – хотя и в них конечно, – а в большой степени в содержании этого «вымысла» и ответственности писателя за его публикацию.

Вероятно, необходимо более требовательно подходить к изданию произведений рассматриваемого жанра. Например, книга О. Михайлова избежала бы тех кричащих исторических неточностей, если бы «архивные эксперты» с той же тщательностью потрудились над ней в рукописи, а случилось бы – и вообще стало препятствием ее выходу в свет в таком