Роман Абинякин - Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг

Довольно неуклюжей оказалась попытка последнего комиссара при Верховном Главнокомандующем В. Б. Станкевича стимулировать активность войск крупными денежными наградами: «тысячу рублей за одного пленного, пятьсот рублей за винтовку противника, тысячу рублей за пулемет».[103] (И для сравнения: среднее офицерское жалованье обер-офицера 200 руб., товарища министра 1250 руб. в месяц.) Ее появление само по себе очень красноречиво и комментариев не требует; к тому же реализована она не была.

Надо отметить прямую зависимость масштабов падения дисциплины от территориального расположения того или иного фронта относительно эпицентра революции — Петрограда. Наиболее удаленный Румынский фронт дольше других находился в относительном порядке и боеспособности. Этому помогала дальновидность генералов, прежде всего — Д. Г. Щербачева и Крымова (до его отъезда в августе). У маршевых рот в ближайшем тылу отбирались знамена и оружие, и солдаты отправлялись на передовую походным маршем (а не транспортом) под конвоем «диких сотен» 3-го конного корпуса. По прибытии в полки они раскассировались по восемь человек в уже имеющиеся роты.[104] Оказываясь разобщенными и деморализованные суровым приемом, солдаты пополнений чувствовали слабость и волей-неволей подтягивались. По их воспоминаниям, «в полках с большевиками не церемонились: против них находили какое-нибудь обвинение «уголовного характера» и изымали из обращения»,[105] — то есть оснований для таких обвинений было достаточно. На июльском совещании в Ставке Савинков выступил с предложением усовершенствовать и распространить этот метод всюду: во избежание разлагающего влияния тыловиков на фронтовые части, он хотел не рассредоточивать их, а сводить в отдельные «роты изменников».[106]

Только 25 октября был издан приказ, со множеством оговорок возвращавший дисциплинарную власть командованию. Оцененный офицерами как «невероятная глупость»,[107] он появился после полной утраты ими надежных сил и не мог остановить агонию армии. Отмена большевиками чинов и прекращение де-факто военных действий стало логическим завершением начатых в марте преобразований.

1.2. «За Россию и Свободу»: первые Добровольческие формирования

Неизбежное нарастание враждебности офицерства пораженчеству вело к оппозиционности правительству, и это противоречие не могло сохраняться в неизменности. Вариантами его разрешения являлись либо переход к открытому конфликту, либо его смягчение через предоставление военным возможности реализации своей позиции; для них требовались поиски объединения единомышленников. Ответом на вопрос о способах, масштабах и социальном материале данного объединения, о его внутреннем содержании и влиянии на последующие события оказывается обращение к добровольческому движению и офицерским организациям.

И эмигрантские, и отечественные авторы поразительно единодушны в оценке значения добровольчества 1917 г. Уже сами его участники называли «новые части специального назначения» «первым орудием Белой борьбы»;[108] советский военный историк Н. Е. Какурин прямо писал об их однородности с будущей Добровольческой армией.[109]

Ушедший в отставку Гучков считал перспективным «искать оздоровления с фронта»;[110] потерпевший неудачу в Петрограде Корнилов склонялся к тому же, и в отличие от столицы у него появились активные сторонники. И, если удержать дисциплину в мае-июне, не прибегая к еще не одобренным правительством репрессиям, было невозможно, то создать боеспособные войска заново оказалось легче. 2 мая офицер штаба 8-й армии Генерального Штаба капитан М. О. Неженцев подал командующему рапорт «Главнейшая причина пассивности нашей армии и меры противодействия ей». В нем отмечалось, что войска аморфны из-за бездействия власти, и потому военные должны сами проявить инициативу: «В штабах армий, корпусов, полков надо начать формирование ударных отрядов добровольцев, готовых на смерть», которые «бросать в самые трудные участки боя».[111] Подразумевалось, что их пример воодушевит остальных; в заключении Неженцев предлагал создать подобный отряд под своим началом.

Несмотря на неохотную реакцию штаба, агитация за возрождение армии началась. Была разрешена вербовка солдат и офицеров (до прапорщика — то есть одних прапорщиков) в запасных полках, а также приглашение шести офицеров-фронтовиков.[112]Учитывая состояние запасных команд, данная мера, с одной стороны, ограничивала количество потенциальных добровольцев, с другой же — позволяла вычленить из них лучшее меньшинство. С самого начала призывы к вступлению в ударные части имели успех. К середине мая образовался отряд-батальон (по 80–90 человек в роте), над которым в торжественной обстановке принял шефство Корнилов. «Своими словами Корнилов забрал все наши души, всю волю, все чувства», — вспоминал один из первых ударников прапорщик Я. Г. Шинин.[113] Это признание показывает не только близость и ценность патриотической идеи оздоровления армии для защиты России, но и ее абсолютизацию до фанатизма. Кроме того, сам факт получения шефства одного из тогда еще «рядовых» генералов был беспрецедентным.

Временное правительство в лице премьера князя Г. Е. Львова приветствовало наметившееся воодушевление армии, приписывая его, правда, исключительно «вере в идеалы революции»,[114] то есть поддержке собственной власти, которая напротив, подвергалась военными критике. Сразу возник энтузиазм части общества и армии. Уже в мае появились многочисленные индивидуальные и коллективные воззвания о «борьбе до последней капли крови», обращенные к тем, «у кого в груди русское сердце и идея борьбы до последнего за честь, свободу и землю Великой Родины».[115] Энергичность кампании не удивительна, ибо впервые с Февраля прозвучали истинные патриотические призывы, а не молчание, разбавленное революционной фразеологией, для многих чуждой и абстрактной. Показательно социальное разнообразие авторов: и князья[116](высшая аристократия), и прапорщики — офицеры военного времени,[117] и солдаты[118] (в большинстве-так называемые «сознательные»). В конце мая Верховный Главнокомандующий Брусилов заявил о поддержке формирования ударных отрядов, отмечая широкие масштабы проводимых мероприятий.[119] Коллегиальные органы — Военная Лига и Исполнительное бюро Всероссийского Воинского Союза — также подчеркивали необходимость восстановления «цвета и мощи русской армии», так как «Германия ни на минуту не прекращает борьбу».[120]

К началу июня в Корниловский ударный отряд (для его окончательной организации и подготовки) прибыли шесть штабс-капитанов с фронта: Гавриленко, Морозов, Петров, Савков, Скоблин и князь Чичуа, выбранные из множества желающих как самые отличившиеся и боевые. Типичным примером офицера-ударника служит Николай Владимирович Скоблин (1893–1938?).

Родился он в семье провинциальных дворян и до 1912 г. учился в Нежинской мужской гимназии, из которой, так и не окончив ее, ушел в Чугуевское военное училище. (Не исключено, что был второгодником из-за отсутствия прилежания, — в 19-летнем возрасте еще не окончил шестого класса). В начале войны, пройдя полный курс, но без лагерных сборов был произведен не в подпоручики, а всего лишь в прапорщики и попал в запасной батальон 126-го пехотного Рыльского полка, и с 43-й и 44-й маршевыми ротами 14 марта 1915 г. прибыл на позиции. В течение пяти месяцев за исключительную храбрость получил орден Св. Георгия 4-й степени и Георгиевское оружие. Столь ранние и высокие награды были так необычны, что молодой прапорщик постоянно носил при себе документы на них, чтобы опровергать подозрения в самозванстве. До рапорта о переводе в ударную часть последовательно исполнял должности младшего офицера 3-й роты, начальника команды разведчиков и командира 14-й и 12-й рот.[121] Архивные материалы рисуют Скоблина офицером доблестным, но тяготящимся мелочностью дисциплины и стремящимся к самостоятельности едва не до партизанщины. Быстрое продвижение в чинах и наградах приводило к попыткам «затирания» и к напряженности в отношениях со старшими сослуживцами.[122] Неудовлетворенность косностью старой военно-бюрократической машины и в тоже время отрицание «демократизации» армии привели несомненно выдающегося 23-летнего штабс-капитана в качественно новую среду.

К середине июня 1-й Ударный отряд под командованием Неженцева закончил подготовку, и начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал-лейтенант А. С. Лукомский разрешил перевод на фронт. Двухбатальонное подразделение численностью свыше 3 тыс. человек прибыло в распоряжение 42-го армейского корпуса.[123]