Ниал Фергюсон - Империя: чем современный мир обязан Британии

Однако массовый потребительский рынок чая возник лишь в начале XVIII века, когда импорт чая в Англию достиг достаточного объема и цена его снизилась. В 1703 году судно “Кент” доставило в Лондон шестьдесят пять тысяч фунтов чая, что почти равнялось прежнему годовому импорту. Но настоящая революция произошла тогда, когда количество чая, предназначенного для домашнего потребления, возросло примерно с восьмисот тысяч (начало 40-х годов XVIII века) до двух с половиной миллионов фунтов (1746-1750). К 1756 году привычка пить чай распространилась настолько, что Иона Ханвей в своем сочинении “О чае” осудил ее (“Даже горничные губят свою молодость, распивая чай”). Сэмюэль Джонсон (“закоренелый, бесстыдный любитель чая”, как он себя охарактеризовал) опубликовал статью, в которой отстаивал противоположную точку зрения.

Еще больше споров вызвал табак, привезенный в Англию Уолтером Рэли и бывший одним из немногих плодов его неудачной попытки основать колонию Роанок. Как и в случае чая, поставщики табака рекламировали его целебные свойства. В 1587 году Томас Хериот, слуга Рэли, сообщал, что курение этой высушенной “травы” “удаляет лишнюю флегму и другие гуморы, открывает поры и протоки тела… Применение табака не только предохраняет его от закупорок, но и… в короткое время устраняет их, благодаря чему тело остается весьма здоровым и нечасто поддается злосчастным болезням, от которых мы в Англии нередко страдаем”. Одно из объявлений расхваливало способность табака “сохранить здоровье, преодолеть боль, усладить чувства и оказать помощь работающему мозгу”. Но убедить в этом торговцам удавалось не всех. Для короля Якова I (человека, во многих отношениях опередившего свое время) горящий табак был “отвратителен для глаз, омерзителен для носа, вреден для мозга и опасен для легких”. Масштабное культивирование табака в Виргинии и Мэриленде привело к падению его цены (между четырьмя и тридцатью шестью пенсами за фунт в 20-х — 30-х годах XVII века до примерно пенни за фунт в 60-х годах того же столетия, и так далее) и массовому потреблению. Если в 20-х годах табак употребляли только благородные люди, то в 90-х курение стало “обычаем, модой, всеобщим поветрием — у каждого пахаря была трубка”. В 1624 году Яков I отбросил сомнения и установил королевскую табачную монополию. Доход явно стоил “омерзительного” дыма, хотя монополия оказалась столь же бессильной, как и огульный запрет.

Новые импортные товары изменили не только экономику, но и образ жизни. Дефо в “Образцовом английском купце” упомянул модные новинки: “чайный столик у леди, кофейня у мужчин”. Людей в новых наркотиках привлекало сильнее всего то, что действовали они отлично от традиционного европейского наркотика — алкоголя. Алкоголь — это, по сути, успокаивающее средство. Глюкоза же, кофеин и никотин были для людей XVIII века эквивалентом современного амфетамина. Чай, кофе и табак обеспечили английскому обществу мощный “приход”. Можно сказать, что строительство империи подстегивал глюкозный, кофеиновый и никотиновый кайф.

В то же самое время Англия (особенно Лондон) стала центром распространения этих новых стимуляторов по всей Европе. К 70-м годам XVIII века около 85% объема импортированного в Британию табака и почти 94% кофе фактически реэкспортировалось, главным образом в Северную Европу. Отчасти это происходило из-за разности налогов: высокие ввозные пошлины ограничивали внутреннее потребление кофе, способствуя расцвету чайной торговли. Как и другие национальные особенности, предпочтение англичанами чая, а не кофе обусловлено налоговой политикой.

Перепродавая на континентальных рынках часть своего импорта из Вест- и Ост-Индии, британцы получали достаточно денег, чтобы удовлетворить устойчивый спрос в другой сфере. Важным компонентом нового консюмеризма стала “портновская революция”. В 1595 году Питер Стаббс отметил, что “ни один народ в мире не проявляет столько интереса к модным новинкам, как англичане”. Он имел в виду растущий потребительский спрос на новые виды ткани, который it началу XVII века привел к исчезновению целой отрасли законодательства — законов о расходах, определявших согласно положению в обществе, какую одежду англичанам и англичанкам следовало носить. Тот же Дефо в памфлете “У семи нянек дитя без глазу” писал, что

сельская простушка Джоан превратилась в изысканную лондонскую леди. Она может пить чай, нюхать табак и держаться столь же высокомерно, как благородные. Она носит фижмы, как ее хозяйка, а вместо прежней убогой нижней юбки из сермяги на ней отличная шелковая.

В XVII веке было только одно место, где разборчивая английская покупательница приобретала одежду. Индийские материи превосходили все прочие по орнаменту и выделке. Когда английские купцы начали привозить индийские шелка и ситцы домой, это привело к настоящему преображению нации. В 1663 году Пипе взял с собой жену Элизабет, чтобы сделать покупки в Корнхиле, одном из фешенебельных торговых районов Лондона, где “после того, как многое осмотрели, купили для жены ситец, то есть разукрашенный индийский коленкор для обивки ее новой комнаты, весьма симпатичный”. А когда сам Пипе позировал художнику Джону Хейлсу, он позаботился о том, чтобы взять напрокат модный индийский шелковый халат, или баньян. В 1664 году в Англию было ввезено до 250 тысяч штук набивного ситца. Почти таким же высоким спросом пользовались бенгальский шелк, шелковая тафта и белый хлопчатобумажный муслин. Дефо отметил 31 января 1708 года в “Уикли ревю”: “Они проникли в наши дома, наши гардеробы, наши спальни. Для занавесей, подушек, стульев, наконец, кроватей брали только коленкор или индийские ткани”.

Прелесть импортного текстиля состояла в том, что рынок его был фактически неограниченным. Человек в состоянии потребить конечный объем чая или сахара, а вот стремление людей к новой одежде не имело (и не имеет) предела. Индийский текстиль, который могла позволить себе даже служанка вроде “сельской простушки” у Дефо, означал, что англичане, пристрастившиеся к чаю, не только чувствовали себя лучше, но и лучше выглядели.

Эта импортная экономика была устроена относительно просто. У английских купцов XVII века было не так уж много вещей, которые они могли предложить индийцам и которые индийцы не могли производить самостоятельно. Поэтому вместо того, чтобы обменивать английские товары на индийские, они оплачивали свои покупки звонкой монетой, вырученной от торговли в других местах. Сейчас, говоря о глобализации, мы имеем в виду интеграцию мирового рынка. Но в одном важном отношении глобализация XVII века отличалась от нынешней. Доставка монеты в Индию, а товаров — домой, да даже и простая передача указаний означали поездки туда и обратно на расстояние примерно двенадцать тысяч миль, причем на каждом шагу корабль подстерегали опасности — бури, скалы и мели, пираты.

Однако самая серьезная угроза исходила не от пиратов, а от других европейцев, делавших то же самое, что и англичане. Азии суждено было стать сценой ожесточенной битвы за рынки.

То была глобализация с канонерками.

Так, как голландцы

Широкая бурая река Хугли — самый большой рукав дельты Ганга. Это одна из исторических торговых артерий Индии. От ее устья в Калькутте можно отправиться вверх по течению до слияния Хугли с Гангом, а далее в Патну, Варанаси, Аллахабад, Канпур, Агру и Дели. В другом направлении лежит Бенгальский залив, где дуют муссоны и пассаты, где проходят маршруты в Европу. Когда европейцы приехали в Индию торговать, река Хугли — экономические ворота субконтинента — была одним из главных пунктов их назначения.

Несколько разрушающихся зданий в Чинсуре, севернее Калькутты, — вот и все, что осталось сейчас от первой индийской фактории одной из крупнейших торговых фирм в истории: Ост-Индской. Более ста лет она доминировала на рынках Азии, почти монополизировав торговлю многими товарами — от пряностей до шелка. Я говорю о голландской Ост-Индской компании (Wereenigde Oostindische Compagnie). Обветшавшие ныне виллы и склады Чинсуры были построены не для англичан, а для купцов из Амстердама, которые делали в Азии деньги еще до прихода англичан.

Голландская Ост-Индская компания была основана в 1602 году. Тогда шла полномасштабная финансовая революция, превратившая Амстердам в наиболее динамично развивающийся город Европы. С тех пор как в 1579 году голландцы избавились от испанского владычества, они шли в авангарде европейского капитализма. Голландцы создали систему государственных займов, которая позволяла правительству одалживать у населения деньги под низкий процент. Голландцы придумали прототип современного центрального банка. Голландская валюта была твердой, а система налогообложения, основанная на акцизах, — простой и действенной. Сама Ост-Индская компания представляла собой веху в истории корпоративных организаций. К 1796 году, когда компания была ликвидирована, она ежегодно выплачивала в среднем 18% дивидендов на первоначально вложенный капитал.