Георгий Кнабе - Древний Рим — история и повседневность

"Гай Кастриций Кальв, сын Тита, военный трибун из Стеллатинской трибы, земледелец и хороший господин добрых отпущенников — тех особенно, которые толком и честно возделывают свои поля и которые — для земледельца это главное — самостоятельны, зажиточны и ведут хозяйство как надо. Если кто хочет жить дельным и свободным человеком, пусть следует таким правилам: самое первое — чтить богов, людей и заведенный порядок, не желать зла тому, кто выше тебя, уважать родителей… Кто не будет вредить другим и останется верным долгу, проживет жизнь в спокойной радости, не зная обид, честную и веселую"[48].

В латинском тексте этой надписи встречаются все те слова, на которых, как мы видели, зиждилась консервативная мораль гражданской общины — libertas, pietas, fides. И те же основополагающие ценности общины — virtus, fides, pietas, — казалось бы, давным-давно исчезнувшие из этого распавшегося мира, воплощены в жизни современницы Кальва — римлянки, имени которой мы по-настоящему не знаем, хотя у исследователей принято называть ее Турией. Муж посвятил ей большую, хорошо сохранившуюся надпись[49], из которой встает образ женщины, полностью соответствующий староримскому идеалу — верной семье, проявившей ум, волю и твердость в превратностях гражданских войн, мужество в личных невзгодах. Но "Эпитафия Турий" примечательна еще и тем, что в образе героини совершенно не ощущается жесткости, суровости, переходящей в жестокость, которая характеризовала римлян архаической поры и выражала примитивность их общества и их личности. Она внутренне сложна, знает, что такое нежность и что такое скорбь, как знает их и ее муж, автор надписи. Духовный склад их обоих — результат долгого духовного развития римского мира, показывающий, что эволюция его не сводилась к разрушению, предполагала его, но допускала и сохранение былых ценностей, облагороженных и обогащенных. Нет, римляне были правы: развитие их гражданской общины было не только и не всецело дисгармоничным, в его структуре консервативные моменты и моменты разложения сосуществовали, дополняли и в конечном счете уравновешивали друг друга.

Этот тип исторической жизни, при котором ее противоречия не разрешаются рождением принципиально нового общественного устройства, а пребывают в некоторой неразрешенности, в своеобразной дисгармонической гармонии, и составляет то неповторимое качество античной культуры, которое, вслед за Гегелем, принято обозначать словом "классический"[50].

Исторической основой классического строя существования в Риме была, как мы убедились, римская гражданская община, и поэтому жил он до тех пор, пока жила она. Судьба же ее была несколько иной, чем судьба всех других античных полисов. Она с самого начала своей истории вела победоносные войны, раздувалась, разбухала, втягивала в себя необъятные территории и несметные богатства, с которыми не могла справиться, пока наконец ее простой, грубый, из себя живущий хозяйственно-политический организм не рухнул под их тяжестью. В междоусобных войнах I в. до н. э. и при первых же императорах Рим утратил самые важные хозяйственные и политические признаки гражданской общины. Народное собрание как высший орган власти перестало существовать, даже номинально; никакие переделы земли по его постановлению проводиться больше не могли; коренные вопросы государственной жизни решаются отныне не в зависимости от исхода борьбы влиятельных родов в народном собрании и в сенате, а волей принцепса, выполнение которой гарантируется военной силой; армия полностью утрачивает характер народного ополчения и тем самым связь с гражданской общиной; растет число лиц и групп, не участвующих в общественном производстве, и в частности в обработке земли, а получающих долю общественного продукта в виде централизованно распределяемой ренты; покоренные страны перестают быть хищнически эксплуатируемым придатком гражданской общины города Рима и постепенно поглощают ее, сплавляясь с ней в единое государственное образование — империю.

Слом этот, однако, почти не коснулся идеологии и общественной морали, которые в течение еще столетия или полутора продолжали быть ориентированными на полис и его каноны. Сами императоры упорно представляли свою власть как власть римского должностного лица, обычного гражданина республики, в руках которого лишь благодаря его личным заслугам, доверию сената и народа оказались сосредоточенными несколько магистратур. Представление о том, что Рим принцепсов — это тот же древний город-государство, лишь возросший, усовершенствованный и украшенный, форма не ломки, а продолжения его духовных традиций, лежало в основе всей официальной идеологии ранней империи и произведений искусства, великих и заурядных, ее выражавших: "Энеиды" Вергилия и "римских од" Горация, музея под открытым небом, в который Август превратил римский Форум, и "Римской истории" Веллея Патеркула. Вся идеология сенатской оппозиции императорам, консервативных элементов в провинциях, большинства историков и мыслителей, описывавших происходящие перемены, строилась на наборе ценностей гражданской общины, хотя почти всем было ясно, что сама община ушла в невозвратное прошлое.

Это положение, на первый взгляд представляющееся парадоксальным, объяснялось тремя причинами.

Первая состояла в том, что распад гражданской общины города Рима представлял собой факт, во многом исключительный, и протекал он на фоне сохранения полисного строя жизни, неотъемлемого от античности вообще. Втянутые в описанные выше кризисные процессы, разлагаясь и распадаясь, полисы тем не менее и выживали, и росли, и массами возникали заново — из воинских лагерей, из племенных центров, из выгодно расположенных деревень. Поэтому непреложность полисных норм существования сохранялась, и сознание ее питало идеологию римлян на протяжении по крайней мере всего I в. н. э.

Вторая причина заключалась в том, что империя возникла из земель, покоренных Римом, и народов, плативших Риму подати, подчиненных его политике, привыкших видеть в нем хозяина. Престижем и обязательностью обладали традиции и вкусы, взгляды и обычаи города Рима, взгляды же и обычаи эти еще во многом продолжали корениться в старинном укладе Рима-полиса.

Наконец, третья причина носит общетеоретический характер и в контексте данной книги представляется наиболее существенной. Идеология, общественные реакции людей, традиции и нормы их повседневного поведения не пассивное следствие процессов, протекающих в хозяйственном фундаменте общества, но обнаруживают по отношению к этим процессам значительную самостоятельность. Доказательству этой мысли посвящен один из замечательных документов марксистской теории — так называемые письма против вульгаризации исторического материализма, написанные Фридрихом Энгельсом в 1890–1894 гг. Экономические условия являются решающими, и — писал Энгельс, -

"образуют ту красную нить, которая пронизывает все развитие и одна приводит к его пониманию", но при этом "экономическое положение не оказывает своего воздействия автоматически, как это для удобства кое-кто себе представляет, а люди сами делают свою историю". "Политическое, правовое, философское, религиозное, литературное, художественное и т. д. развитие основано на экономическом развитии. Но все они также оказывают влияние друг на друга и на экономический базис"[51].

Весь кратко охарактеризованный нами выше исторический процесс развития римского города-государства был обусловлен "в конечном счете" его исходной хозяйственной структурой, его местом в эволюции общественного производства. На этой основе вырастал полис как общественно-политическая организация. Но ни своей хозяйственной структурой, ни этой организацией он далеко не исчерпывался. "Город-это люди", — говорил Фукидид[52], то есть, добавим мы, особая полисная идеология, социальная психология, система ценностей, устойчивые вкусы и формы жизненной ориентации. Все они также оказывают влияние друг на друга и на экономический базис и образуют в рамках единой системы гражданской общины ряд частных подсистем, друг с другом взаимодействующих и потому друг другу не тождественных, отличающихся каждая своей спецификой и своей относительной самостоятельностью.

Среди частных подсистем, входящих в макроструктуру полиса, особое и столь же относительно самостоятельное место занимает быт. Если идеология римской гражданской общины на полтора века пережила ее хозяйственно-политическое крушение, просуществовала вплоть до первых Антонинов и торжественный реквием по ее духовным ценностям отзвучал лишь в "Анналах" Тацита, то полисные формы жизненной ориентации в социальной психологии и в быту оказались в ряде случаев еще независимей, еще живучей: устойчивые дружеские и соседские микроколлективы, например, продолжали играть свою роль вплоть до самой поздней античности.