Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5

Председатель. — Разрешите вернуться к моменту, предшествующему революции. Какие меры реальные принимал Протопопов?

Белецкий. — Реальные меры заключались в том, чтобы, если толпа пойдет на Царское Село, резиденцию государя (об этом были тайные распоряжения), окружить ее сводом тех войск, которые верны трону. С этой целью был назначен второй помощник дворцового коменданта, потому что сводному полку и офицерскому составу не верили, так как многие офицеры принимали участие, группируясь вокруг Крупенского, в выступлении против императрицы, что было известно. Затем хотели усилить гарнизон. Большие надежды возлагались на то, что Хабалов — человек решительный, что он может принять меры для подавления военной силой всякого бунта здесь в Петрограде. Пулеметы Протопопов потребовал, чтобы оттуда были присланы, но я его, в последние дни перед революцией, видел числа двенадцатого.

Председатель. — Пулеметы откуда?

Белецкий. — Из армии. Они были поставлены раньше. Я знаю один эпизод его растерянности. Когда было заседание совета министров, в тот день, когда Дума, так сказать, выдвинулась, он требовал все время закрытия Государственной Думы. Это ранее он писал о закрытии Государственной Думы; последовавший акт был запоздалый, сравнительно с тем, что он раньше намечал. Он наметил вначале нанести удар закрытием Государственной Думы, чему придавал большое значение. Императрице и Анне Александровне говорил об этом, чтобы воздействие было какое-нибудь на государя. Когда было заседание совета министров, утром, в залах Мариинского дворца, все были против, а князь Голицын стоял за Думу, и князь Голицын был намечен к уходу. Я хотел рассказать этот эпизод; рядом с комнатой, где заседал совет министров, в эту минуту был Родзянко, великий князь Михаил Александрович и, если не ошибаюсь, председатель совета министров. Тогда было известно, что Щегловитов на кухне арестован, прикрыт солдатской шинелью и увезен в Государственную Думу; тут Протопопов требовал схватить Родзянко и его моментально арестовать. Это показывает полную растерянность человека, уже не могущего отдать себе отчет в событиях. Затем он тут же спрятался, когда узнал, что его громят, и, кажется, находился у Бадмаева, где арестован был, если не ошибаюсь.[73]

Председатель. — Формальный вопрос: с каких пор ведется, что председатель совета министров брал у государя бланки для роспуска Думы, где потом сам проставлял число, когда Дума должна быть распущена?

Белецкий. — Я знаю, это началось с Горемыкина.

Председатель. — Нет, с Маклакова.

Белецкий. — Министр внутренних дел являлся только в роли советчика и докладчика государю. Это не был кабинет, сплоченный солидарностью. Были министры, интригующие друг против друга. Например, — Хвостов понимал значение Государственной Думы и действовал в этом духе, несмотря на всю непримиримость женской половины двора, относящейся к Государственной Думе враждебно. Что касается последнего времени, я знаю только, что Голицын имел у себя указы о роспусках; но князь Голицын стоял на точке зрения, что, может быть, он сумеет как-нибудь с Думой примириться.

Родичев. — Вы рассказали о позиции, которую Протопопов в конце 1916 год занял по отношению к Государственной Думе. В чем это заключалось? Что он записки представлял?

Белецкий. — Когда я был товарищем министра, он был, говоря нашим техническим языком, агентом.

Председатель. — Осведомителем?

Белецкий. — Скорее агентом. Он воздействовал на Родзянко и наводил его, что Родзянко должен говорить и что не должен, удерживал его и т. д. В это время он мне давал очень много. Это внушало мне, кроме дружеских отношений, желание быть ему полезным.

Председатель. — Степан Петрович, мне бы очень не хотелось, чтобы вы отвлекались от вашей работы.

Белецкий. — Я уже так измочалился, не сплю ночи.

Председатель. — Ночью не пишите, а спите.

Белецкий. — Судебный следователь представил мне обвинение, так что мне приходится давать показания в качестве обвиняемого. Он просил меня приготовить к завтрашнему дню.

Председатель. — Когда вы переговорите, вернитесь к вашей записке.

Белецкий. — Мне бы хотелось, как я вас уже просил, дать мне цифры, тогда я сдам вам эту работу.

Председатель. — Вы не можете мне дать вашу записку? Мне бы хотелось над ней поработать, вдуматься, может быть, спросить вас что-нибудь.

Белецкий. — Я ее еще не читал, мне бы хотелось закончить свой эпизод. Мне бы нужно посмотреть, например, относительно поездки в ставку, выдано такому-то.

Председатель. — Что вам нужно?

Белецкий. — Я просил бы написать на листочке бумаги, в чем заключались расходы моего времени. Меня это гнетет, потому что, хотя я во многом виноват, но, когда я ушел, я оставил свою жену с маленькими детьми почти без денег.

LV.

Допрос А. Д. Протопопова.

21 июня 1917 года.

Содержание: Записки Протопопова. Отношение правительства к Государственной Думе в начале ноября 1916 года. Прозвище «old man», данное Штюрмеру при дворе. Роль Маклакова. Политика революционно-правая. Клопов и его записка. «Профессор» Гурлянд. Главная тема Клоповской записки. Записка правых. Сношения с правыми. Хорошие отношения со Щегловитовым. Намерение «разбить прогрессивный блок». Желание создать правое большинство в государственном совете. Либеральные влияния. В. кн. Николай Николаевич. Сомнения бывш. царя. Забота Гурлянда о народе. Страх перед надвигавшимся народным движением. Меры. Ошибка Протопопова. Вооруженные силы и атаман Граббе. Пулеметы. 12-я статья. О Сухомлинове. «Военная мощь страны». Речь Милюкова и Штюрмер. Хабалов. Перечень цензурных запрещений. Генерал Рузский. «Письменные документы». Отношение к продовольственным съездам, превращавшимся в политические. Связь борьбы экономической с политической.

Председатель. — Александр Дмитриевич. Позвольте мне исходить в нашей сегодняшней беседе из ваших записок, потому что я нахожу, что они гораздо ближе к истине, чем ваше предыдущее показание. Ваши записки вы кончаете ноябрем. Хотелось бы продолжить ваше правдивое изложение на декабрь, на январь и на февраль.

Протопопов. — Я, кажется, дошел до этого.

Председатель. — Вы еще до этого не дошли, и тут интересно было бы немножко вернуться назад и узнать ваше отношение к Штюрмеру, к Трепову, к князю Голицыну, ваше отношение к правым кружкам и к правым проектам этого времени. Затем ваши записки на имя государя в январе или феврале, потому что вы о них совершенно ничего не сказали; о вашей подготовке к роли министра внутренних дел, к этой возможной борьбе, которая уже тогда разыгрывалась, об истории с пулеметами.

Протопопов. — Я положительно о пулеметах ничего не знаю.

Председатель. — Будем считать, что вы довели ваш рассказ до ноября. Я имею вопросы по поводу этого рассказа, и вы, в свое время, дадите на них ответы, а сейчас расскажите нам систематически все вообще, все, что было у вас, начиная с ноября, вернувшись немножко назад, — историю ваших отношений к Штюрмеру, политику Штюрмера.

Протопопов. — Уверяю вас, я ее трогал так мало, что не могу сказать. Начало моего знакомства со Штюрмером было, конечно, раньше, до вступления моего на пост министра. Я его встречал в Английском клубе. Он ко мне относился очень хорошо, был очень любезен.

Председатель. — Александр Дмитриевич. Поймите, это не интересно. Мы берем вопросы в плоскости политической и даже государственной, так что тут нас интересует министр-председатель.

Протопопов. — У меня с ним мало было политических разговоров.

Председатель. — Не будем говорить о том, мало или много было разговоров. Вы были государственным деятелем, следовательно, у вас было представление о Штюрмере, как представление о Трепове, о князе Голицыне, о том, что каждый из них вносил в течение государственной жизни того времени. Давайте на некоторых высотах держать нашу беседу.

Протопопов. — Я это более или менее осилил.

Председатель. — Я вижу по записке, что вы даете характеристики, у вас своя манера изложения.

Протопопов. — Может быть, неудачная манера. То, что я написал о Штюрмере, вышло несколько искусственно в том смысле, что я на него смотрел под углом зрения, совершенно особым. Мою неприятную историю я не мог забыть, я от нее не мог отделаться. В итоге она связана со Степановым, с Климовичем, и при моем поступлении в министры Штюрмер мне сказал, что Климович нетерпимый человек, и он ушел.